Яна Кане - Зимородок

И молнией – мгновение познанья.

Скажи, откуда это воспоминанье:

Взмах, толчок, упругость под плавником.

Движение вверх, вода омывает жабры,

Мерцанье чешуйчатых тел – идём косяком.

А может быть, правы индусы и все мы – скитальцы,

Кочуем из жизни в жизнь, из сюжета в сюжет?

Скажи, что снится тебе?

Железные цепи,

Браслеты из львиных когтей, белоснежность манжет…

Но, значит, всё-таки руки? Меняются только

Костюмы да реквизит – то стилет, то стило.

А мне всё чудится снег, морозящий лапы,

И свет предвечерний, ложащийся на крыло.

Не веруя, верю лишь вере твоей.

Под свод не ступив, я стою у дверей.

Я странник здесь, а не паломник.

Но видит душа и запомнит

В молитве воздетые руки свечей,

Над ними простёрты ответом

Крыла небывалого света

В дыму золотом опалённых лучей.

До ночи донести набухшие глаза,

Сдавить до темноты звериный вой тоски.

А там уж вскрыть сосуд отточенным серпом.

Пусть хлещет чёрный ток на звёздные пески,

Пусть молится душа, кощунствует язык —

Бог ночи тугоух и ко всему привык.

Ослепший разум следует покорно,

Душе поверив.

Недогадливый слепец

Не ведает, что поводырь

Незряч и претендует на бессмертие.

…А впрочем,

Короче путь, зато богаче счастьем.

Пределам горизонта неподвластный,

На слух, на вкус, на ощупь

Мир – прекрасен.

Этой ночью ты зажгись, ты спляши,

Огонёк, на белой свечке души.

Тьма предзимняя безлунна, длинна.

Не робей, пляши, огонь, у окна.

Ты маши своим атласным платком

Перед чёрным неподвижным зрачком

И задорным золотым язычком

Со своим зеркальным спорь двойником.

Не жалея воска белой свечи,

Ты отплясывай в кромешной ночи.

Без усталости, без страха, без сна

До зари пляши, огонь, у окна.

В ночь зимнего солнцестоянья

Не верится в солнцеворот.

Груз тьмы придавливает веки,

От холода немеет рот.

Но ловит ухо, как под снегом

Во сне шевелится трава,

И мир во мраке приникает

К сосцам набухшим божества.

Как пронзительна

Осенняя перекличка гусей!

Острокрылый клин рассекает

Темнеющее золото неба.

Озеро, научи меня

Беспечальной пристальности взгляда,

Одинаковой ясности – и в миг прилёта птиц,

И в миг их исчезновения.

Невод разорван.

Снова неуловима

Рыба бытия.

Нас боги обжигают, как горшки,

И мы вопим, и молимся, и молим.

Но не вольны избавить нас от боли

Из глины слепленные нами же божки.

Поскольку для того, чтоб стать богами,

Они должны пройти сквозь то же пламя.

Do not struggle to pull out

This gnarled vine.

By nature, its grasping roots

Sink into the darkness;

Anchor themselves among rocks,

Grope for the bones

Of the long-buried past.

It chooses its seasons.

You might as well accept it:

Every spring it wakes up

Before any other plant;

Its shoots come up not green,

But crimson, their buds unfolding

From balled fists into palms

Shiny, as if dipped in gore.

Adjust your expectations:

It will not reward you with sweet fruit

For allowing it to have its share

Of rain and sunshine.

You might as well learn to laugh

As it mocks the gardening catalogs

With their gushing promises

Of enchanting scents and delicate petals,

Of silvery autumn parachutes

Wafting out of the meekly shriveling pods

To proclaim hope and faith in the next spring.

This vine grew here, in this soil,

Long before you claimed this land

For your garden.

It is futile to search

For the edge of the sea,

To draw a line in the sand

And tell the water: “No further!”

Neither cunning nor strength

Can change the flow of the tide.

Prayers and offerings won’t

Avert a gathering storm.

Seeking to fathom the depths,

Saving a stranded starfish,

Can only alter the course

Of one fate at a time.

By the end of her life

Her mind was an uninhabited island.

The jungle had taken over:

Every spire and rut of civilization

Had been smothered by a creeping tangle.

Dark, luxuriant and chaotic,

It was filled with carnivorous wildlife,

Bubbling with bloodshed,

Howling with mayhem.

It defied all attempts at description.

This distant past would hardly concern me