Уильям Шейкспир - Трагедия Ромео и Джульетты

Как ненависть могла любовью стать?
Увидеть рано, поздно чтоб познать!
Рождение любви… не может быть,
Что я врага должна теперь любить.

Чего-чего?

Да так, стишок один
Шепнул мне кавалер…

Сейчас, сейчас!
Пошли. Последний гость покинул нас.

Былая страсть теперь на смертном ложе.
Младое чувство ей пришло на смену.
Любовь томила, мучила, и всё же
С Джульеттой оказалась несравненна.
Ромео наш влюблён, в ответ любим,
Всё так же видом внешним очарован.
Да только дочь врага теперь пред ним,
И для неё сей сладкий миг рискован.
Как недруг он лишён свободы славной
Ей клятвы в вечной верности шептать.
Но и она в любви своей бесправной
Его не может запросто встречать.
Однако силы им придаст влеченье,
А риск лишь приукрасит впечатленье.

Могу ль идти вперёд, коль сердце тут?
Вернись, земля, найди свой центр вращенья.

Ромео! Мой Ромео!

Он умён
И, я клянусь, давно в постели дома.

Сюда он мчался и запрыгнул в сад.
Покличь его.

Нет, лучше поколдую.
Ромео! Сумасшедший! Страсть! Любовник!
Явись подобьем трепетного вздоха.
Срифмуй хоть строчку! Хватит мне сполна.
Скажи «да-да», пропой «любовь» и «вновь».
Ответь хоть словом сплетнице Венере.
Её сынка слепого подразни,
Адама Купидона 79 79 Называя Купидона ещё и Адамом, Меркуцио, по одной версии, имеет в виду, что бог любви, на самом деле, самый старший из богов, поскольку любовь существовала ещё раньше них, т.е. старый, как Адам (примечательно, что в ранних версиях оригинала Купидон назывался Авраамом). С другой стороны, Купидона всегда изображают карапузом. Вероятно, Меркуцио намекает, что то чувство, которое Ромео кажется таким новым и свежим, на самом деле – старое и всем хорошо известное. По другой версии, здесь автор намекает на знаменитого в его время лучника – Адама Белла. , что был меток,
Когда влюбился в нищенку король! 80 80 Речь идёт об известной в те времена балладе о короле Кофетуа, избегавшем женщин, но в итоге влюбившемся в нищенку.
Но нет, не слышит он, не шелохнётся.
Мартышка сдохла 81 81 Есть версия, что Меркуцио подразумевает фокус с ручной обезьянкой, которая по знаку хозяина претворяется мёртвой и тем веселит зрителей. . Снова поколдую.
Я заклинаю взглядом Розалины,
Её челом высоким и устами,
Её стопой, и ножкой, и бедром,
И тем владением, что с ними смежно,
Явись пред нами в истинной плоти!

Тебя услышит он и обозлится.

Не обозлится. Он бы не стерпел,
Когда в кружок его подружки я бы
Призвал заблудший дух и там оставил
Стоять, пока она его ни сломит.
Вот это злит, ну а мои призывы
Прекрасны и честны: его подругу
Зову за тем лишь, чтоб его поднять 82 82 Всё объяснение, разумеется, построено на двусмысленности: кружок, стоять, дух, поднять… .

Идём. Он затаился средь деревьев,
Ища согласья в мраке влажной ночи.
Любовью слеп и тем угоден тьме.

Коль слеп любовью, в цель не попадёт.
Сидеть ему теперь под мушмулою 83 83 Мушмула (в оригинале medlar tree ) считалась похожей на женские прелести и потому часто использовалась в многозначных натюрмортах, где художник рядом с ней располагал символизирующее мужское достоинство грушу. Кроме того, со сцены medlar звучит как meddle , т.е. «совать свой нос, куда не следует», «заниматься сексом». ,
Возлюбленную видя в этом фрукте —
Объекте шуток одиноких дев.
Чтоб лишнего в чужом саду не скушать,
Достал Ромео собственную грушу.
Спокойной ночи! Лучше уж я в койку,
Чем на лужайке в холодрыге спать.
Ну что, пошли?

Идём, поскольку тщетно
Искать того, кто против нахожденья.

Рубцы смешат того, кто ран не знает.