Андрей Кайгородов: Воздух

Скажи родная Марфа,
Скажи родная всуе,
Откуда же нам это?
Откуда же все это?
И нам тихоня Марфа,
Тихохонькая Марфа
Тихонько отвечала.
Откуда же мне знать-то
И ведать мне откуда?
На том и порешили,
На том и распрощались,
Мы с родною-да с Марфой,
С тихохонькой такою.
И Марфа по дороге
По стылой по корявой,
Тихохонькая Марфа
Поперлась восвояси.
А мы остались плакать
О том что днем укрыто,
Что спрятано покровом
Ночных небес и далью.

Сколько утренних закатов,
Простыней, помятых ватных
одеял, оскалов мятных
Израсходованных дат?
Табака и водки с чаем,
На подушках слез, печалей?
Сколько, сколько обручальных
Возвратившихся назад?
Им отсчет ведут не цифры,
Тонны съеденного сала,
Горы вымытой посуды,
Будней тусклый свет гирлянд.
Сказки синего экрана,
Кухня, туалет и ванна,
Скука тесного дивана,
Да воскресный спец наряд.
Красота, любовь и счастье
Растворились в сне уюта,
И от сладостного чуда
Лишь остался мерзкий смрад.

Вечность кажется маленьким летящим шариком,
Розовой капелькой, из проколотого иголкой пальчика,
Капающей на гладкую поверхность ковра.

Не один из смертных
Не видел лица этих стен,
Не входил в эту реку дважды,
Не прошел сквозь врата этих капель
И не вернулся обратно.
Звон тишины омывающей ноги,
Достучится до скважин сознанья,
До изгибов прокисшего хлеба,
До светлых праздников нового года.
Кусочками мутного сонного пекла
Он вымостит путь к погребальным урнам,
К столбам, что помнят тел перезвоны.
И глаз, слезой поминальной молитвы,
Насытившей солью слой перегноя,
Останков вороны слона и собаки.

Чуть вскрипнула кровать
под балдахином ночи,
твои отравленные
голодом уста
порезались об уст моих
картонные слова.
И вскрылись в пламени свечи
давно поставленные точки.
И ты с рассветом отошла
в иные пустоши
в иные завиточки.

Не за талию кочевник
Полюбил украдкой взор твой,
Не за утреннюю песню
Отчеканил камень дня.
И пророс сквозь сны в надежде
Покорить текущий стан твой,
И на кончике меча
Вынуть сердце из тебя.

Прожигающий безудержность своих откровений гений,
Вгрызаясь в раздробленность тени,
Высекает из отсыревших пальцев последние искры
В надежде вспыхнуть,
Хотя бы зажечь погасшую спичку.
Но губы его словно вязаный пояс,
Крошатся стружкой, трясутся как дети
И глаз его петли все сходятся туже
И светятся каплями лунной капели.

Сольется дождь
С твоим созвучным телом,
И хлынет из тебя
Поток речей ручей,
Блестя на солнце
Золотым и спелым,
Из недр твоих
На бархат простыней.
И косяки усталых рыб вопьются
В твои изъеденные лаской телеса,
И извергая стоны разобьются
Твои отравленные болью голоса.
Из ледниковых створ,
Кустами прорастая,
Сады твоей не вытекшей любви,
Застряв меж камешков, созвучий утопая,
В болотах мха, осоки, конопли.

В шарике девочка
Без ножки танцует под музыку
Странный танец.
И никто не знает чего она хочет.
И только я,
Мне кажется, понимаю
За что она так страдает.
Не за идею всеобщего братства,
И не за мир во всем мире,
Просто ей хочется казаться
Немного лучше
Чем она есть на самом деле.

Весна простудой в двери постучалась.
Снежком колючим цвет зари пожрав.
Весна во всей своей красе настала,
И ты еще прекрасней став,
Пропела в тишине пахучих лип
Рапсодию порхающей страницы,
И скрип твой сладостный,
Разрушив все границы,
Вдруг стал лучом, переходящим в крик.

Подыхая в сортире от вони,
Пробивая гвоздями ладони,
Пропивая последние зубы,
Чувствуя пересохшим ртом
Влажные губы иуды,
Хочется петь
От не выносимой простуды.
И с веревкой на шее,
Увидеть ангела лик.
И бодрый апрельский снег,
Как дряхлый старик
Закроет уставшие очи,
И ближе к ночи,
Растает вместе с ним,
Как сизый дым.