Олег Бушуев - Преображения Павла Волгина. роман в стихах

Семейной дружной атмосферы тесной.
Так нам оценка черни и властей
Становится совсем не интересной,
И не влечёт уж нас игра страстей.
Мечты нам заменяет жизни знанье,
И все перегоревшие желанья
Спешит сменить анализ прошлых дел.
Ведь умудрённость – зрелости удел.

Но зрелости за то пенять не будем
В мелькании летящих мимо дней,
И жизнь учась воспринимать как чудо,
Одну нам радость нужно видеть в ней.
Уметь тем. что имеем, насладиться,
А то, чего привыкли мы стыдиться,
На то должны смотреть со стороны,
Не видя в прошлых днях своей вины.

Что ж делать, если юность не вернуть нам
И веру в чудеса и добрых фей,
Видений светлых и предчувствий смутных?
Бывает так на склоне наших дней:
Хотя бокал шипит вином игристым,
Набита трубка табаком душистым,
Но нет здоровья, чтоб вино допить
И трубку дорогую докурить.

На книги юности меняем время,
Стремясь постигнуть жизни суть и смысл,
Но знаний лишних ощущая бремя,
Дни юности потом жалеем мы,
Стирая с книжек пыль. Что толку в знаньях?
Не в них есть исполнение желаний.
И думаем: Ах, можно б было взять
И мудрость всю на юность поменять!

А как наш Павел? Верить в намеренья
И в рай, и в ад, в мечты и в идеал
Или в пространств иные измеренья,
Созрев душой, он рано перестал.
И домыслами о природе тайной
Пытливый ум свой он не забивал,
Как вещью просто иррациональной.
Порою легкомысленным бывал.

Считал: идти уж лучше за желаньем.
Мир этот создан так, что мы хотим
Того, что есть для нас уж в мирозданье,
Чтобы найти и насладиться им.
Нет смысла быть во всём максималистом,
Или единственным протагонистом
Добра. Не нужно наших жертв ему.
Оно, Добро, живёт назло всему.

Но жаль, что поздно понимают это,
Обогатившись опытом своим.
Хлебнув печали, побродив по свету,
Порою очаровываясь им.
Вдохнув в себя реальной жизни воздух.
Теперь он твёрдо знал, что Ад, он – в звёздах
И в том, что чёрным космосом зовём,
А Рай —Земля, то место, где живём.

И жизнь даётся нам для наслажденья,
И замысла в природе вовсе нет,
И все идеи наши—наважденье,
И тьма горячая – всего лишь, свет,
И «жизнь земная» – так зовётся чудо,
И всё берётся в мире ниоткуда,
И всё потом уходит в никуда,
И все науки – это ерунда

Без искренней и прочной нашей веры,
Что примиряет вечно нас с собой.
А что религии? Они – химеры!
Одарены с рожденья мы судьбой.
В свой гений, может, всем нам верить надо?
Лишь только в этой вере нам отрада.
Мир – пыль в круговороте вещества,
А мы на древе жизни лишь – листва.

Средь атомарных разных завихрений
Жизнь – это просто хаоса цветок,
Одно из многочисленных явлений,
Что смоет в бездну времени поток.
Он думал: «Вот и я как всё не вечен»,
В тот час когда рентгеном был просвечен,
И мельком череп свой увидел он,
И был как Гамлет видом удивлён.

Кто в жизни смог из нас, не знаю,
В дерьмо во тьме не наступить.
И Павел наш, ища признанья,
Хотел других не хуже быть.
И в иерархии фальшивой,
Где вождь картавый и плешивый,
Он, оказавшись, как в дыму
Не мог понять, чего ему

Искать среди жуков навозных,
Что в банке борются за власть,
Плетя интриги, строя козни,
Рискуя их же жертвой стать.
И, бывший бард и пересмешник,
Лишь он единственный был грешник
В той шайке бешеной «святых».
Но нет давно его средь них.

Он думал, что способен будет
Зло переделать изнутри,
Но ошибаются все люди —
И кто просты, и кто хитры.
Так, трансформации партийной
Он не дождался, в грязной тине
Жить и барахтаться устал,
И притворяться перестал.

Карьеру делать было тошно,
Что думаешь, не говорить,
Чтоб не сказать чего оплошно,
В поступках осторожным быть,
Идей гнушаться европейских,
Молчалин с мудростью житейской,
В неписанных законах спец,
Естествен тут, пусть и подлец.

Пропорция средь нас привычна
Циничной части к остальной.
Когда б ы были все циничны,
Мы все бы вымерли давно.
Неандертальцы -те, быть может,
Не знали сантиментов тоже,
Так что же, где они сейчас?
Есть, к счастью, «лохи» среди нас.

Для циника всегда так просто
Устроить жизнь за счёт других.
Мир этот словно бы и создан
Был специально для таких.
Нет справедливости, конечно,
И циники всегда успешны,
Цинизм хоть Павел не любил,
По-русски он разумен был.