Алексей Прасолов - На грани тьмы и света

В тяжких волнах наружного гула
И в прозрачном дрожанье стекла
Та же боль, что на время уснула
И опять, отдохнув, проняла.

Вижу — смотрит глазами твоими,
Слышу — просит холодной воды.
И горит на губах моих имя
Разделенной с тобою беды.

Все прошло. Что теперь с тобой делят?
Это старый иль новый обряд?
Для иного постель тебе стелют
И другие слова говорят.

Завтра нам поневоле встречаться.
Тихий — к тихой взойду на крыльцо,
И усталое грешное счастье,
Не стыдясь, мне заглянет в лицо.

И, как встреча, слова — поневоле,
Деловые слова, а в душе
Немота очистительной боли —
Той, что ты не разделишь уже.

В час, как дождик короткий и празднично
чистый
Чем-то душу наполнит,
Молодая упругость рябиновой кисти
О тебе мне напомнит.

Не постиг я, каким создала твое сердце природа,
Но всегда мне казалось,
Что сродни ему зрелость неполного раннего
плода
И стыдливая завязь.

А мое ведь иное — в нем поровну мрака и света,
И порой, что ни делай,
Для него в этом мире как будто два цвета —
Только черный да белый.

Не зови нищетой — это грани враждующих
истин.
С ними горше и легче.
Ты поймешь это все, когда рук обессиленных
кисти
Мне уронишь на плечи.

Как будто век я не был тут,
Не потому, что перемены:
Все так же ласточки поют
И метят крестиками стены.

Для всех раскрытая сирень
Все так же выгнала побеги
Сквозь просветленно-зыбкий день,
Сквозь воздух, полный синей неги.

И я в глаза твои взглянул —
Из глубины я ждал ответа,
Но, отчужденный, он скользнул,
Рассеялся и сгинул где-то.

Тогда я, трепетный насквозь,
Призвал на помощь взгляду слово,
Но одиноко раздалось
Оно — и тихо стало снова.

И был язык у тишины —
Сводил он нынешнее с давним.
И стали мне теперь слышны
Слова последнего свиданья.

Не помню, пели ль соловьи,
Была ли ночь тогда с луною,
Но встали там глаза твои,
Открывшись вдруг передо мною.

Любви не знавшие как зла,
Они о страсти не кричали,
В напрасных поисках тепла
Они как будто одичали.

И вышли ночью на огонь,
И был огонь живым и щедрым:
Озябшим подавал ладонь
И не кидался вслед за ветром.

Своею силой он играл,
Ему не надо было греться —
Он сам и грел, и обжигал,
Когда встречал дурное сердце.

А здесь он дрогнул и поник
Перед раскрытыми глазами:
Он лишь себя увидел в них
И, резко выпрямившись, замер.

Все одиночество его,
Там отраженное, глядело
И в ту минуту твоего
В себя впустить не захотело.

И, одинокий, шел я прочь,
И уносил я… нет, не память!
Как жадно всасывали ночь
Цветы припухшими губами.

Как время пестрое неслось,
Как день бывал гнетуще-вечен,
Как горько всем отозвалось
Мгновенье той последней встречи!

Прости! Последней — для тебя,
А для меня она — в начале…
И стал я жить, не торопя
Души, которой не прощал я.

Прости, и пусть, как чистый день,
Мой благодарный вздох и радость
Вдохнет раскрытая сирень
За домовитою оградой.

Не ты ль понять мне помогла
(Как я твои не смог вначале)
Глаза, что, в поисках тепла,
Мне вновь открылись одичало!..

Уходи. Я с ней один побуду,
Пусть на людях, но — наедине.
Этот час идет за мной повсюду,
Он отпущен только ей и мне.

Я к ее внезапному приходу
Замираю, словно на краю,
Отдаю житейскую свободу
За неволю давнюю мою.

Обняла — и шум пошел на убыль,
И в минуты частых наших встреч,
Чем жесточе я сжимаю губы,
Тем вернее зреющая речь.

Эта верность, знаю я, сурова
К тем, кому дается с ранних дней,
И когда ей требуется слово,
Дай — судьбой рожденное твоей.

И опять замрет звучанье чувства,
И глаза поймут, что ночь светла.
А кругом — торжественно и пусто:
Не дождавшись, ты давно ушла.