Алексей Прасолов - На грани тьмы и света

Ах, как ты верила участью!
Тебе вины любая малость
Неразделимой на две части
И не всегда твоей казалась.

Я оглянулся и увидел,
Как бы внесенные с мороза,
Твоей неправедной обиды
Такие праведные слезы.

И вызрел приступ жажды грубой —
На все обрушить радость злую,
Таили дрожь презренья губы,
Как смертный трепет поцелуя.

Но отрезвляющая воля
Взметнула душу круче, выше —
Там нет сочувствия для боли,
Там только правда тяжко дышит.

Уже — заря. В заботе ранней
Внизу уверенно стучатся.
Я не открою. Спи, страданье.
Не разбуди его, участье.

Ты пришла, чтоб горестное — прочь,
Чтоб земля светилась, как арена,
Чтобы третьей — только эта ночь
На огне на праздничном горела.

И пускай взывает к небу дым,
Пусть ночная кровь заговорила,
На земле мы верно повторим
Только то, что в нас неповторимо.

Я не клянусь, прости меня.
Я слышал много клятв на свете.
Не зная будущего дня,
Клялись и верили — как дети.

А после видел я не раз
Лицо одной несытой страсти,
Потом — тоску огромных глаз
И детских — горькое участье.

От слова не прочнее связь:
Избыв счастливую истому,
То сердце, за себя боясь,
И в честной клятве лжет другому.

И с горы мы увидели это:
Островки отрешенной земли
И разлив, как внезапный край света, —
Вот куда мы с тобой добрели.

Видишь — лодка стоит у причала
И весло от лучей горячо.
В складках волн я читаю начало,
А чего — неизвестно еще.

И, встречая раздольные воды,
Этот ветер, что бьет по плечу,
Я вдыхаю избыток свободы,
Но пустынности их не хочу.

Эти кем-то забытые сходни —
Для шагов осторожных твоих, —
Так всходи и забудь, что сегодня
Слишком много дано на двоих.

Я губ твоих не потревожу…
Дремли, не злясь и не маня.
Огнем небес и дрожью кожи
Мой день выходит из меня.

Необожженной, молодой —
Тебе отрадно с этим телом,
Что пахнет нефтью, и водой,
И теплым камнем обомшелым.

Замученные свесились цветы —
От чьих-то рук избавила их ты,
И вот теперь они у изголовья
Губами свежесть ночи ловят.

И эта ночь с холодною звездой,
С цветами, что раскрылись над тобой,
С твоим теплом, распахнутым и сонным,
Пронизана высоким чистым звоном.

Но я шагну — и в бездне пустоты
Насторожатся зрячие цветы,
И оборвется звон высокой ночи —
Все это ложь, что сердце мне морочит.

Еще мой день под веками горит,
Еще дневное сердце говорит,
Бессонное ворочается слово —
И не дано на свете мне иного.

Торжествует ночное отчаянье,
До утра обеззвучив слова,
Не одно у нас даже молчание,
А стеной разделенные — два.
Сжало губы, как смертною клятвою,
Налегло тяжело и черно.
Хорошо, что разорвано надвое, —
Может, проговорится оно!

Наедине с собой останусь —
На краткий час иль навсегда…
Так начинай прощальный танец
И вдаль иди — не знай куда.

Закрой глаза на день бессилья,
Чтоб увидать иные дни.
И только сына, только сына,
Закрыв глаза, не урони.

Не передай в чужие руки,
Его несчастным не зови:
Пускай рожденье было мукой —
В нем трепет девичьей любви.

Зачем моя была такою?
Не чуя горечи и зла,
Зачем не знала, что тобою
Обречена уже была?

Ты встрепенулась: «Танец прерван!
Твоей любовью? Навсегда?
Так пусть же будет жертвой первой
Твоя неранняя звезда!

Я погашу ее навеки,
Но в темноте, перед грозой,
Смежу твои сухие веки
И обожгу моей слезой».

А я?.. Чтоб сердце не металось,
Усну и встану поутру.
И — сгинь, как сон мой, как усталость,
Когда слезу твою сотру!

Беды тебе не напророчу,
Но дня не будет, как тогда,
И вновь меня разбудит ночью
Моя неранняя звезда.