Алексей Прасолов - На грани тьмы и света

Загрохочет, сверкая и воя,
Поезд в узком гранитном стволе,
И тогда отраженные, двое,
Встанем в черно-зеркальном стекле.

Чуть касаясь друг друга плечами,
Средь людей мы свои — не свои,
И слышней и понятней в молчанье
Нарастающий звон колеи.

Слово нежное глухо и мелко
В этом громе, где душу несу…
И стоишь ты, прямая, как стрелка,
На двенадцатом нашем часу.

Загорайся, московская полночь!
В душном шорохе шин и подошв
Ты своих лабиринтов не помнишь
И надолго двоих разведешь.

Так легко — по подземному
кругу!
Да иные круги — впереди.
Фонарем освещенную руку
Подняла на прощанье: — Иди.

Не кляни разлучающей ночи,
Но расслышь вековечное в ней:
Только так на земле нам — короче,
Только так нам на свете — видней.

Многоэтажное стекло.
Каркас из белого металла.
Все это гранями вошло,
Дома раздвинуло — и встало,

В неизмеримый фон зари
Насквозь вписалось до детали,
И снизу доверху внутри
По-рыбьи люди засновали.

И, этот мир признав своим,
Нещедрой данницей восторга
По этажам по зоревым
Ты поднялась легко и строго.

Ты шла — любя, ты шла — маня,
Но так тревожно стало снова,
Когда глядела на меня
Как бы из времени иного.

И что-то задумали почки,
Хоть небо — тепла не проси,
И красные вязнут сапожки
В тяжелой и черной грязи.

И лучшее сгинуло, может,
Но как мне остаться в былом,
Когда эти птицы тревожат,
Летя реактивным углом,

Когда у отвесного края
Стволы проступили бело
И с неба, как будто считая,
Лучом по стволам провело.

И капли стеклянные нижет,
Чтоб градом осыпать потом.
И, юное, в щеки мне дышит
Холодным смеющимся ртом.

Зеленый трепет всполошенных ивок,
И в небе — разветвление огня,
И молодого голоса отрывок,
Потерянно окликнувший меня.

И я среди пылинок неприбитых
Почувствовал и жгуче увидал
И твой смятенно вытесненный выдох,
И губ кричащих жалобный овал.

Да, этот крик — отчаянье и ласка,
И страшно мне, что ты зовешь любя,
А в памяти твой облик — только маска,
Как бы с умершей, снятая с тебя.

Уже огромный подан самолет,
Уже округло вырезанной дверцей
Воздушный поглощается народ,
И неизбежная, как рифма «сердце»,
Встает тревога и глядит, глядит
Стеклом иллюминатора глухого
В мои глаза — и тот, кто там закрыт,
Уже как будто не вернется снова.
Но выдали — еще мгновенье есть! —
Оттуда, как из мира из иного,
Рука — последний, непонятный жест,
А губы — обеззвученное слово.
Тебя на хищно выгнутом крыле
Сейчас поднимет этой легкой силой.
Так что ж понять я должен на земле,
Глядящий одиноко и бескрыло?
Что нам лететь? Что душам суждена
Пространства неизмеренная бездна?
Что превращает в точку нас она,
Которая мелькнула и исчезла?
Пусть так. Но там, где будешь ты сейчас,
Я жду тебя. В надмирном постоянстве
Лечу, — и что соединяет нас,
Уже не затеряется в пространстве.

И все как будто кончено — прощай,
А ты — клубись, непролитая туча,
Но мой ни в чем не виноватый край
Осенней думою не угнетай,
Непамятливых памятью не мучай,
А помнящим хоть час забвенья дай.

И только сердцу вечно быть виновным
Во всем, что так мучительно давно в нем
И все же чисто, словно в первый час:
Вошла — и руки белые сложила,
И тонко веки темные смежила,
И безысходно в сердце улеглась.

Теперь иди, куда захочешь, в мире…
А для меня он ни тесней, ни шире, —
Земля кругом и мерзлая жива,
И вижу я под неподвижной тучей,
Как зеленеет смело и колюче
Нежданная предзимняя трава.

Одним окном светился мир ночной,
Там мальчик с ясным отсветом на лбу,
Водя по книге медленно рукой,
Читал про чью-то горькую судьбу.

А мать его глядела на меня
Сквозь пустоту дотла сгоревших лет,
Глядела, не тревожа, не храня
Той памяти, в которой счастья нет.