Лариса Захарова - Мера любви. Избранное

Старушка-профессор, страдая падучей,
Почти умирала, лишаясь сил,
Стоять среди нас – было самое лучшее:
Падением обморок ей не грозил.
Как жаждали хлеба пустые желудки,
Иссохшие губы молили: «Воды!»
Вот так простояли мы
чуть ли не сутки
В немом ожидании новой беды.
Формально же – не было истязанья,
Противозаконных его примет;
А если пытка была без названья,
Считалось, ее действительно нет.
Контрастом к бывшим словам привета
«Доброе утро!» – звучало для нас:
«Вы не в санатории!»
Фразу эту
Нам повторяли тысячи раз.
Чикаться, что ли, с «врагами народа»?
Изменников Родины – расстрелять!
У них отобрали только свободу,
А надо было и жизнь отнять!
Вдруг чашкой разбитой печаль раскололась,
И средь несчастных измученных тел
Девушки юной вырвался голос
И гурилевскую песню запел.
Вот в Таганке нам петь запрещали,
Но сейчас за массивной стеной
Надзиратели враз замолчали,
Не бранились уже, не кричали,
Не стучал сапогами конвой…
Пела девушка – ангел Господень,
Арестантка – такая ж, как мы.
А была незаметною вроде,
Но, стесняясь слегка при народе,
Поняла вдруг, что голос – свободен,
Неподвластен режиму тюрьмы.
Словно выйдя из адова круга,
Мы старались тоску превозмочь
И, с трудом обнимая друг друга,
Уже верили: кончится ночь!
Молодели душою и телом
И шептали:
«Мужайся! Держись!»
Улыбались…
А девушка пела,
И волшебные звуки неслись…
Ну а время текло своим ходом,
И маячили где-то вдали
Воля, солнце и синь небосвода,
Но, как символ былой несвободы,
Те минувшие тяжкие годы
Эту песню для нас сберегли.
Они молодость нашу промчали,
Ну а старость – совсем не легка.
И бессмертный ямщик, как вначале,
Все поет и поет о печали,
И дорога пылится слегка…
В его пенье мне чудится снова
Звон далекий в бессонном мозгу,
Но спадают былые оковы…
«Колокольчик» люблю Гурилева,
Только слышать без слез не могу…

Я в ожиданье всю ночь не уснула,
Вся в мыслях о прошлом, былом,
Вот и еще опустели два стула
За нашим печальным столом.
Стареем, уходим – подчас неприметно,
И к нам беспощадны года.
Как люди – мы все, разумеется, смертны,
Бессмертна лишь наша беда.
И пусть мы грустим в долгожданный наш вечер,
Но дружбы у нас не отнять.
И тихо сияют зажженные свечи,
И светятся лица от радости встречи,
И мы молодеем опять.
Нет, доброта у нас – не с кулаками,
Коль надо – поможет любой.
До вздоха последнего – мы могикане,
Сплоченные общей судьбой.
Нас всех согревает тепло и участье,
Сознанье, что все мы друзья.
Сильнее, чем горе, – великое счастье,
Единая наша семья.
На трудном пути пусть всегда вам поможет,
Кто не однажды любому помог,
С кем были мы нашей судьбою похожи,
Кто был, как и мы, репрессирован тоже.
Вторично воскресший и праведный Бог!
Да, наши ряды с каждым днем все редеют,
Но дружба у нас – до последнего дня…
Когда ж за столом и мой стул опустеет —
Добром помяните меня…

Отряд защитников страны
Так неуклонно убывает…
Осколки умершей войны
Их постепенно убивают.
Прошли вы бури и бои,
Вы шли на подвиг, смерть и муку.
Я вам, ровесники мои,
Сейчас протягиваю руку.
Да, сердце чувствует вину,
Что не сражалась с вами рядом.
Не уходила на войну —
Она пришла, с доставкой на дом.
Фронт сам пришел. На то война.
Я в час жестокий и суровый,
Как вы, была опалена
Огнем боев сорок второго.
Сражаться вам пришлось, а мне
Не довелось – не воевала.
Я не стреляла на войне,
Я ваши раны бинтовала
И, старая, на старых вас
Смотрю с тревогой и любовью,
Все было общее у нас —
Сроднились возрастом и кровью.
Нам всем навеки суждена —
Хоть долго жить или недолго —
Сидит, проклятая, война
В сердцах зазубренным осколком.
Теперь – уходим. Потому,
Что так положено в природе.
Уходим мы по одному —
И вместе все-таки уходим.
Но мы уйдем не без следа,
И будет то уже неплохо,
Что вместе с нами навсегда
Уйдет военная эпоха.
И рады мы землею стать,
Чтоб, бед не ведая на свете,
На той земле смогли играть
Спокойно маленькие дети…

Нет, воскресение из мертвых – не легенда,
А истина великая войны,
Как мост соединяющая годы,
Вселяющая веру и надежду.
Да, молодые, пали вы геройской смертью,
Чтобы воскреснуть жизнями живых.
Все продолжается, все движется и дышит;
И несколько десятков урожаев
Дала многострадальная, святая,
Напоенная кровью и слезами,
Взрыхленная снарядами земля.
Для нас, ровесников, вы – близкие, родные,
От плоти плоть, от крови нашей кровь.
Но поколенья, выросшие позже,
В естественном для юных эгоизме,
Бывает, слишком заняты собою,
Работой, отдыхом, делами и любовью,
Чтоб сердцем чувствовать, понять и оценить
Ваш подвиг так, как матери и жены,
Что пережили вас – и все еще живут.
На юных не рассердитесь.
За эту их беспечность
На фронте пали вы.
Но словно сгусток
Энергии, что с небывалой мощью
Пружиною спрессован в атомном ядре,
Так Вечность силой слез, беды и скорби,
Сжимаясь, превращается в минуту,
Ей равную по боли и значенью,
Ту самую, важнейшую в году,
Когда стихают люди и машины,
И стар и млад одной объяты болью
В отсветах скорбных Вечного огня,
Когда, в тоске заламывая руки,
Рыдает овдовевшая планета
И обнажают головы потомки…
Минута молчания…