Сергей Черсков: Сборник редакторских анонсов литературного портала Изба-читальня. Том первый. Поэзия и песня

Дальше идут, не вдаваясь в текущую суть:
Всё одинаково – цвет, консистенция, влажность…
Живы – и ладно… Продолжив бессмысленный путь,
Мелкий поток принимают за крайнюю важность.

Всё хорошо. Всё обыденно. Всё, как у всех…
Вещи. Плакаты. Рецензии. Мысли. Манеры.
Время работы сменяется часом потех,
Миг бесшабашности чувством объемлющей меры…

Кто-то украл. Обманул. Обругал… Ничего…
Это нормально – святыми не созданы люди.
Кто-то упал… И на место того – одного –
Три претендента. Так было. Так есть. И так будет…

Это рутина обычной мирской суеты,
Самой простой – где поесть и попить до отвала,
Где обрезаются крылья… Пустые мечты
Ценятся просто: на уровне – много и мало…

Только иначе трактуется слово – мечта!
В ней – от меча! – острота и мгновенье восторга…
Вспышкой прозренья спасала людей красота
В страшный момент неуместного с ересью торга.

Если не верить, что всё же достигнет Сизиф
С камнем на шее зовущей к победе вершины,
Лучше не слушать развенчанный временем миф,
Лучше не знать, что трудился герой без причины…

Матрицы лгут, что написано всем на роду
Жизнь проживать однобокой фатальною чашей.
Кто-то идёт…. А кого-то ведут в поводу…
Он – фаталист. Он тот самый – безвременно павший…

Гладко причёсанный тем, что уже суждено…
Тем, что согласен заранее верить пророкам…
Если вещают, что ждёт его кара и дно,
Значит – так будет! И дело осталось за сроком.

Только иначе выходит на тропах судьбы!
Узких, извилистых, горных и ровных дорогах.
Важно не сдаться, ступив на арену борьбы!
И оценить всё на уровне – мало и много…

Я скитался по белому свету
И однажды увидел вдали
Ясноокую Елизавету –
Мать Марию, Святую Мари.
Дуновение тёплого бриза
Погрузило меня в странный сон…
Измождённая Лизонька-Лиза
Надевала воздушный виссон,
От тифозного падая жара,
Прислонившись к стене. Перед ней
В ожидании «чистки» стояло
Сто таких же печальных теней.
Она бросила в жерло геенны
Полосатый тюремный наряд,
Проглотила свой крестик нательный
И вдохнула миндалевый яд.
«Свято в газовой камере место, –
Пел им песни нацистский халдей, –
Фумигация – верное средство
Против вшей и ничтожных людей».
В душегубке их всех удушили,
В крематорный сарай отвезли,
Штабелями, как брёвна, сложили
У печей… и сожгли до зари.
О несчастные жены вселенной!
Много горя испить вам пришлось.
Жизнь отравлена пеплом и тленом.
Царство Божье лишь там, где Христос.

Лишили дверь голоса,
Смазали петли.
Вход-выход, вход-выход…
Зевает чуть слышно.
Покорно глотает чёрные полосы
За тех, с кем на солнце погреться бы вышла.
Любимый – Кузьмич.
Дверь – его Галатея.
Строгал её, зная заветное слово, –
Замешивал с краской, гвоздями и клеем.
Окрасил в задорный морковно-медовый.

Прорезался голос «сопрано-скрипучо»,
Словцо напевала вослед домочадцам.
По пятницам, праздникам – «Бесаме Мучо» [1] Besame Mucho (целуй меня много) ,
На пару, обнявшись с любимым, качаться.

Её естество открывалось простецки.
Замок без секретов публичной девахи.
Бывало, хозяин орех вставлял грецкий,
Терпела, глотая свои охи-ахи.

И вот онемевшей распахнута. Дышит…
Заходят, робея, чужие, соседи.
Браток деревянный.
Рушник крестом вышит.
Тропинку с крыльца стелет лист цвета меди…

Синица с ключом прилетела. На вишне
Сидит, Кузьмича выкликает, дурашка.
А дедка… с утра с инструментами вышел,
В военной с околышем красным фуражке…

Ветра, сквозняки Галатею голубят.
Щелястая: «бл…я-ааа…» выпевает скрипуче.
Теперь она служит вахтёром при клубе.
С амбарным замком на боку…
«Беса… мучо…»

Словно бабочка-однодневочка,
И жила ты, и не жила.
Что с тобою случилось, девочка,
От чего же ты умерла?
К фотоснимку с весёлым личиком –
Осторожно, чтоб не сломать, –
Два цветочка и два куличика
Положила на мрамор мать.
Вдоль могилок народ слоняется,
Мимо этой – крестясь, бочком…
Плачет женщина, убивается,
Приговаривает шепотком: