Алина Кроткая - Обнуление. Сборник

Нежность на грани боли,
крики – до хрипа,
ласки – до комы.
Палачи и ангелы, поцелуи до крови.
От ледяных ладоней
на московском перроне
до животной бури июльским зноем.

Тебя коробят мои
рваные ритмы,
меня – твои архаичные слоги.
Мы всегда с тобой
будем квиты
в ненависти вперемешку с любовью.

Свалился на двадцать три,
В центре Москвы,
Там, где исполняются все желания,
С медным молотом на груди,
Истеричкой на заднем и томиком Фрая.
Подарком неба, истинным знанием.
Приехал, по переулкам города и жизни блуждая,
Столько лет ждала я.

Свалился такой, будто по выкройке,
По линейке, по всем заказам и всем мольбам;
С громким мотоциклетным рыком,
В чёрной жилетке,
Подходящей так к сапогам,
С волчьим оскалом,
Кольцами дыма и голосом, мАнящим в рай.
И я смотрю на него, как на мираж,
Только бы не исчез, не пропал…

Погладить клыки, сунуть в пасть беззащитный палец,
Поцеловать в макушку, нежно глядя в глаза.
Отдать весь свой страх и всю свою слабость
На растерзание мнимого палача.

И всё гладить клыки, исцарапав руки,
Камень точит вода, а боль смягчает тепло.
Слушать всю ночь хриплого голоса звуки,
Распивая джин, а не сухое вино.

Смотришь в глаза – так же дик, но уже не кусает,
Так же рисуется вожаком.
А ты смертельно боишься понравиться,
А потом нечаянно ударить его ножом.

Дождь целует в прозрачные лобовые,
И строптивым хлыстом по колёсам.
На тротуаре пустом мы одни:
Прутья ливня мешают и звездам.

Ты поёшь «восьмиклассницу»,
Держишь за пальцы,
Держишь ревность свою под уздцы,
А я кричу про былые любови в ритме дождливого танца,
Но с упоением глажу губами губы твои.

И нет зеркала краше, чем мокрый асфальт,
И не сделать красивее фото,
Чем когда твой волчий оскал
Перестает со мной быть минорной нотой.

Дождь целует меня в ресницы,
Я нарочно их напоказ.
Это счастье даже не может присниться:
Я иду с тобой за руку
Под дождливый джаз.

Наш роман можно назвать
«В осень с головой».
Мы оба знаем, что всё проходит,
А я и вовсе будто последний вор:
Знаю, что кисти потом отрубят,
Но всё равно тащу упорно добро в свой дом,
Ворую улыбки, вздохи и прикосновения под проливным дождем.
Пока мне всё сходит с рук,
Но удача однажды капризно пожмёт плечом.

Наш роман можно назвать «аллергеном»:
В таком количестве мне тебя совершенно нельзя,
Но я псих,
Поглощаю эмоции, чувства и фразы
В масштабах опасно больших.
Я таскаю тебя в каждый свой стих.
Потом будет боль, врачи, таблетки
И изморозь на глазах моих.

…Но всё это будет потом,
А пока мы делим сентябрь один на двоих.

А ты не знаешь, кресту или молоту,
Двум рыжим – одной, что нечаянно,
Второй, что ушла,
Богу ль, Вселенной, а может и чёрту
Молиться за его внимательные и любящие
глаза.

И то ли в овации, то ли в ноги,
То ли губы – губами,
То ли колени страстно обняв,
То ли любоваться зажатыми всеми ладами,
То ли жадно ласкать, гитару отняв.

То ли всхлипами на подпеве,
То ли ручку быстрей и блокнот,
То ли в зрачках его, как во хмеле,
То ли восхищенно смотреть ему в рот.

…А ты до сих пор не знаешь, кресту или молоту,
Совпадениям, судьбе иль рыжим томам,
Ливням августа или февральскому холоду,
Шептать «спасибо», сидя с ним по ночам…

Страшный зверь перед зеркалом
Обрезает клыки.
Равняет их аккуратно пилкой.
В глазах у безумного столько тоски:
Не обманешь природу настойчивой жилкой.

Страшный волк перед зеркалом упрямо меняет свой вой,
Учит собачьи гаммы и скороговорки.
Но голос хриплый и всё такой же злой
Не исправят упражнения звонкие.

Страшный волк перед зеркалом уже вторую неделю
Каждый вечер упорно меняет свой вид.
А на утро снова клыки на пределе,
И вой на всю округу стоит.

Каждый вечер волк надевает такую маску.
Как ещё? Он боится ЕЁ напугать.
На ночь читает ЕЙ ласково сказки,
Врёт, что домашний, и что с ним можно играть.