туда, где прокричат тебе «ай ла́ вью».
А если ты настойчиво вперёд
намылился, не слушая советов —
там лавры знаменитого поэта
и муза сладострастная поёт.
Но прежде, чем освоишь амфибрахий,
коллеги тыщу раз отправят нахер.
Решил налево? Кроется подвох:
два года – кайф, но плаха – вот расплата
за краткий миг веселья и разврата.
Под локоток поддержат Нах и Пох.
Там ждут тебя гулянки, пьянки, девы…
И он, вздохнув, отправился налево.
Улетай к зашифрованным в детстве чужим городам,
упакованным слоем спрессованной временем пыли.
Одинокая чайка моя, Ливингстон Джонатан,
год от года тебя обижали, шугали, травили.
Год от года учили летать, отведя полигон.
То под левым крылом, то под правым ходил соглядатай,
но всегда находила причину покинуть загон,
и тихонько на цыпочках. Ночью. В шестую палату.
С полоумными проще: покладист ударный отряд,
что намного умней и разумней убогих собратьев.
Сколько здесь по России забито под горло палат,
на которые царь ни копейки с казны не потратил.
Кто дарует свободу – взимает жестокий оброк,
обрывая когтями монеты, одежды, желанья.
И бывает порой неоправданно зол и жесток,
в межсезонье пустые початки с полей пожиная.
По июльской траве, по снегам, по осенним листам
пальцы-крестики живописуют цепочку тропинок.
Не забуду тебя, мой чудак, Ливингстон Джонатан,
не приученный с детства выламывать шею и спину…
Как ребёнок, калачиком сжался в сосновом гробу,
ветер пух шевелил на красивых, безжизненных крыльях.
Кто-то ржал невпопад, поминая святых наобум…
Звонко лопнула тонкая грань между явью и былью.
муза и Джон. Английская баллада
Подсела муза на кровать:
– «Грустишь? Душа болит?
Смотрю, да ты ни дать, ни взять —
обиженный пиит.
Нутро сканирую насквозь:
гордыней поражён,
для всех затычка, в жопе гвоздь»…
– «Угу», – промолвил Джон…
– «Гляди внимательнее в рот
и повторяй за мной:
я изменился, я не тот
вчерашний поломой.
Мне можно пукать и рыгать,
размахивать ножом,
поотшибаю всем рога»…
– «Ага», – промямлил Джон…
– «Однажды стану знаменит
в гаремной ласке жён,
себя поставлю всем на вид».
– «Да, да», – поддакнул Джон…
Но музам свойственно летать
и плюнув на паркет,
вспорхнула бабочке подстать,
а Джон вдогонку: «Нет!»
В бесконечных тревогах за волка, козу и капусту
ошалевший паромщик о собственном счастье забыл.
При посредстве «авось» в огородном остатке «не густо»…
Где «абы» да «кабы» – в результате кресты да гробы.
Пыль столбом за окном, в завихреньях читается вензель,
в облаках монограмма любви из молекул воды.
И опять божество для кого-то окажется сrazy,
а удел сумасшедших – всегда умирать молодым.
Однокомнатной камерой лечит судьба одиночек.
Где живёт толерантность, в итоге один результат,
да и тот на заре человечества Бог напророчил:
«…будет резво на брата доносы состряпывать брат».
Указующий перст направленье покажет неверно
и опять в сотый раз, будто кегли, попадает люд.
Предпоследним окажется тот, кто оступится первым,
тут и там мародёры во тьме деловито снуют.
Налетая на столбики-вехи крутых поворотов,
оставляя зарубки на судьбах дверных косяков,
разболтался народ, потому что неплотно намотан,
загрустил государь от извечной нехватки оков.
Пропылил тарантас по ухабам июньского пекла,
а за ним на верёвке – консервная банка-душа.
От шипящих согласных почтение к змеям не крепло.
Поклоняться гадюкам мангусты пока не спешат…
Попрошайкою трётся у ног одинокая псина.
Закольцованность дней отразилась в глазах, как итог.
– «Ах ты, бедная девочка. Где ж тебя столько носило?..
Не дождался и помер смышленый, блохастый щенок».
Если юбки все короче,
а штаны стремятся вниз,
если страсти рвутся вклочья,
а потом опять «на бис»,
в недостатке витаминов
я гормонами полна —
это значит, накатила
догожданная весна.
Если раз по сорок на́ день
приглашают на шашлык,
ощущаю взгляды сзади,
слышу «дэвушка, пашлы»,
если к югу все дороги
протоптали поезда,
если женщины – дотроги:
это лето, господа.
Если хлюпает под носом,
под ногами и в глазах,
и всё чаще знак вопроса
вижу в ликах-образах,
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу