Галина Болтрамун: Стихотворения

Тени в красно-розовых рубцах
Закатных собираются на вече.
Колеблются в сиреневых дымах
То бисер для игры, то мат и шах,
То, расщепляя атомы в руках,
Новейший Игроман Предтеча.

Верхние ноты берут возле рухнувших стел ренессансы,
Там же басит заунывный гобой декадентской мглы.
Выходят крылатые звери невиданного окраса
Из больных сновидений и плавают в звездной пыли.

На жемчужном болоте скитается в полночь поэма,
Рассыпает эклектику миссионерских цариц-лебедей;
Флюиды их яркой ментально-сакральной экземы
Пробирают безмозглую нечисть до мозга костей.

Фасады реалий эффектно украшены и непрозрачны.
Подоплеку явлений не вскроет консилиум линз,
Точек зренья, заочности. К общей большой незадаче
Добавляется микроскопичных мутаций каприз.

Оседают на скорбных пристанищах блестки Селены,
Сгустки горячего хаоса – злых провозвестников шлейф.
И снова на яшмовой топи содействуют скрипке поэмы,
Шествует мерно гекзаметр – титанствующий корифей.

Уникальны разгары красот на помпейских руинах.
Высказавшись, почивает на кесарских лаврах латынь.
Патологию ценностей, для возрожденья хранимых,
Маскирует изящно поэтика рукописей и лепнин.

Много варварства вымыли из населения римские термы,
Но в сплетении солнечном – ржа первозданной поры.
Жонглируя высокопарностью, вновь воспевают поэмы
Дивность развалин, где маялись всуе колы и дворы.

Я путник, я странник на странной Земле,
Еду в Ауди, Тойоте, Пежо, Шевроле,
Бреду по касательной или косой
В унтах, мокасинах, лаптях иль босой.

Вечность руль мой на Млечный наставила Путь,
Суета зазывает в беспутство свернуть.
Нося на челе той и этой печать,
Несусь «исключенное третье» искать.

Километры летят, как когда-то Икар,
Маневрируя в шоу, огибая кошмар.
Имея вполне адекватный резон,
Отрицает возможность движенья Пиррон.

Как бы там ни было, ветры гудят,
Столбов верстовых охмеляет парад,
Поднимается патриархальный шлагбаум,
Pater noster течет по горячим губам.

Я путник, я странник на странной Земле,
Вечный двигатель выкупил для Шевроле
В салоне подержанных Эльфом химер.
Не смейся, Пиррон. Я чудной землемер.

Мои результаты – и смех и грех,
Но радует безрезультатный успех.

Окаймлен малахитовой дымкою сад камней,
Минеральные прелести выше ума и морали,
Светозарные, нежные шелесты все страшней
Чередуются с фазами сумрачного замиранья.

Поседевшие мхи розовеют в эксцессах тепла,
Золотистая сыпь напрягает расщелины почвы.
Святыню, что в ярости засух сгорела дотла,
Отражают реликтовых яшмовых идолов очи.

Для путника здесь центробежной горячки ток
Сгенерирует музыку Родины обетованной,
Беспрецедентный по мощи, шикарный подлог
Предметов любви, песнопения, гигантоманий.

Приступы неги дарует ландшафтный яд,
Неразборчиво имя за ортодоксальным Ave;
Магнитные бури – на службе стихийных блокад,
Магнитное поле – в цепи сокровенной облавы.

Блюдя твердокаменный (вкупе железный) устав,
На выход не всем открывается чудо-ограда…
Окаменеют вопрос и мольба на устах,
И не останется камня на камне от сада.

Стороны света
заполнены красным каленьем,
черными тромбами,
нотами месс и сирен.
За столбом пограничным
державного столпотворенья
стоит не-именье
держащегося в стороне.
По аллеям безлюдья
торжественные променады;
аварийные мысли
невиданным цветом цветут,
а мозга костей
обязательные форматы
выявляют в себе
неформально пустой атрибут.
У этой планиды —
иные предвестья и гимны,
другие октавы
берет неприкаянный смех,
и логос выходит
бездомным, не хрестоматийным
из ломаных рядоположностей
альф и омег.
В значеньях любых
превалируют античастицы,
пафос беспочвенности
в тишине распростерт,
лень не всегда позволяет
уму изумиться,
когда от излишества времени
грянет цейтнот.
Отвергает любовь
добровольная робинзонада,
приложимость к себе
общезначимых пут-аксиом.
Надобностей эпохальных
здесь нет и не надо.
Нечто из всякой статистики
тут ни при чем.
Залетный сквозняк
обдувает разгар медитаций.
Без адвоката
вершится крутой самосуд.
Жажда духовная,
не принимая эрзацы,
уповает на истый,
мертвящий дыханье сосуд.