Вместо синего неба
вдоволь ситного хлеба,
да погуще в корыте,
да потолще казна —
мне твои бы заботы,
человек для субботы,
я бы горя не видел
или счастья не знал.
Я был изгнан из рая,
и средь белого дня
государство Израиль
поглотило меня
навсегда, с потрохами,
как Иона кита.
Не машите руками —
я же вам не чета.
«Я не скажу ни слова о любви…»
Я не скажу ни слова о любви,
поскольку в этом смысла ни на йоту
не стало ныне. Верите ли вы? —
я не скажу ни слова о любви.
А ты, приятель, бога не гневи
напрасно и купи себе Тойоту —
я не скажу ни слова о любви,
поскольку в этом смысла ни на йоту.
Я продолжительно болею
и наблюдаю между делом
сближенье Рыб и Водолея
до допустимого предела
и бег материков по шару
и глупую мечту лелею
что никому не помешаю
и никого не пожалею
Я продолжительно болею
и наблюдаю без надежды
гоненье Рыб на Водолея
в пределах тела и одежды
чему упорно возражаю
и мысль жестокую лелею
что многим сущим помешаю
но никого не пожалею
Я продолжительно болею
и над с ума сошедшим сбродом
холодных Рыб и Водолея
я наблюдаю год за годом
они ж меня не замечают
и даже мысли не имеют
что никому не помешают
и никого не пожалеют
Под горелой берёзой
без царя в голове
откровенно тверёзый
я лежу на траве
и вещаю воронам
(прямо твой Цицерон),
нанося посторонним
ощутимый урон
болтовнёю пустою:
– Выше клюв, господа!
Я немногого стою —
нынче как никогда.
Мне не дано читать
до одури Вордсворта
и недосуг болтать
о прелестях Эскорта,
покрывши матерком
заводы Генри Форда,
с таким же мудаком,
как сам – какого чёрта!
Я больше не знаком
с тобой, *** морда.
Отрежь-ка мне кусок
от праздничного торта,
плесни по поясок
в стекло второго сорта —
припомним на часок,
что мы когда-то гордо
хлестали из горла
то с мастерами спорта,
то с Машкой, что дала
полгорода от порта
до Белицы – тела
дымились, как окурки.
Старушка померла…
Гасите свет, придурки!
«Все в разной мере потребляют алкоголь…»
Все в разной мере потребляют алкоголь.
Все, допускаю, знают, кто такой де Голль.
Всех мыслящих волнует красота.
Все разделяют мнение Христа
о том, что в мире все не без греха.
Из всех с годами сыплется труха.
И все гордятся членами своими,
но кто-то сеет семя, кто-то имя.
«Будь проклят, мой двадцатый век…»
Будь проклят, мой двадцатый век,
пропахший трупами и спермой.
Я на следы твои – не первый
и не последний человек —
плюю и ясно понимаю,
что сын ответит за отца
и будет мечен до конца
его позором. Принимаю.
Штаны протирая за партой,
ты мог бы заметить, дружок,
на географической карте
красивый такой сапожок,
в котором живут итальянцы
и прочие люди – они
танцуют весёлые танцы
без продыху ночи и дни,
а также лакают винище
(другие напитки не в счёт).
Там Тибр поперёк голенища
в Тирренское море течёт.
Оно же, волнуясь и пенясь,
грызёт берега и ворчит.
Пизанская башня, как пенис
у сонной планеты, торчит.
А ты на задворках Европы
с дремучей славянской душой
мечтаешь податься в холопы
за доллар – один, но большой.
Жалею тебя, недотёпу,
рождённого в здешнем аду.
Ты можешь послать меня в жопу —
я захохочу и пойду.
Услыши, Боже, грешного меня.
Не алчу ни соседского коня,
ни птицы, ни рабыни, ни вола.
О том, чтобы жена его дала,
не помышляю. Об одном молю:
храни меня от подлости и блуда,
предательства или другого худа
и дай любить желанную мою.
Дай жаждущим по степени таланта
художника, поэта, музыканта
деньги и славы, счастья и любви,
их бесполезный труд благослови
и каждому исчисли меру дней
не дурью лекарей, но волею Твоей.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу