Анатолий Жариков - Influenza. Лирика

Почитали бы вслух строчки ненапечатанные
и пошли бы вдаль закоулками-задворками,
друг поддерживая друга плечами и
икая окончаниями и красными помидорами.

***
Земля охрипла в воздухе ночном,
молчит ни звука не роняя.
Во всю Украйну – ни конца, ни края —
насупившийся чернозём.

Оцепененье падающей тьмы,
пустая, оглоушенная зга,
как обезвоженные га,
как невостребованные – мы.

***
Долгий вечер, дальний вечер.
Тёплая, как солнце, пыль в горсти,
тихий шёпот: «Господи, прости
человеку человечье…»

***

Что ни случится, к лучшему;
камни родятся с волнами.
Так вереница случаев
выточится в гармонию.

Сверху звезда светлая,
снизу земля чёрная.
Дуй за попутным ветром
сразу во все стороны.

Пулю венчали с песней,
словно душу с решёткой.
Если нечётное первое,
значит второе чётное.

Бесы с глазами детскими,
кто вы под красным знаменем?
Проза у Достоевского
сущее наказание.

Вся-то история – тени
света; и света снова
смерть, это спасение
от Богослова.

С дерева голым свистом
или закатишься денежкой,
вымарают из списков
живые, сам-то куда денешься…

***
Ты лучше жизни не перечь
и смерть на завтра не пророчь,
поскольку день ещё не ночь
и жизнь ещё не стоит свеч.

И воду в ступе не толочь,
поскольку есть живая речь.
И надо эту речь беречь
и с нею что-то превозмочь.

И надо эту жизнь беречь,
поскольку день ещё, не ночь.
И надо что-то превозмочь,
поскольку жизнь не стоит свеч.

***
Такая даль, такая ширь, такая грусть.
И не замечу, как однажды не вернусь.

1.
Мы и счастливы тем, что мы просто люди,
что не знаем, что было, и не помним, что будет.
И грешны лишь в том, что на этом свете
после тех двоих появился третий.
И что дождь слепой, и что ветр порхатый,
мы сегодня и в этом уже виноваты.
Если б не было ада и райского сада,
мы бы мудро придумали это сами.
И чтоб небо с овчинку, а щель с баранку
показались, избрали вождей и тиранов.
Время выйдет, помрём и за кошт казённый
станем частью земли, а потом чернозёмом.

2.
Мы построили сами костьми и стихами
беломорканалы, амуры и бамы.
И теперь, назвав историю дурью,
вспоминаем про это, когда закурим.
И, чтоб наши вожди, дай бог, не проснулись,
именами их называем улицы.
Если уж ползуч, зачем ему крылья.
Если мы в дороге, значит, будем пылью.
Мы звенели словами, шумели медью,
мы составили речи из междометий.
А читая стихи и пия от скуки,
мы не знаем, куда деть ненужные руки.

3.
Мы не любим кулак, что нам тыкают в морду;
мы бедней индейца и богаче Форда.
Мы смеёмся так, как гогочут гуси,
мы не плачем, когда над нами смеются.
Мы сначала посеем, потом запашем,
всё, что после будет, будет нашим.
И что после запашем и что посеем,
отдадим попугаям и канареям.
Мы б хотели жить, и как можно чаще,
нам хватает ста капель для полного счастья.
Наши кони храпят, горят наши трубы.
Мы ещё научимся целовать в губы.

***
Деться б куда, да некуда деться,
я уже чувствую сердце и сердцем.
В грубых заплатах худая одёжа;
новую шьют, не рано ли, Боже?

Колеры вышли, и снова в два цвета
вечный узор вышиванки поэта.
Сорок моих сороков подорожных
миру явились. Боже, не поздно ль?

Я не безгрешен, и ты уж не сетуй,
если молитвы в словах моих нету.
Плоть мою жалко: кости да кожа.
Нас разделяет не слово твоё же?

***
Плохо писать не хочется,
а хорошо не пишется.
Жду, что моё одиночество
станет её величеством.

Поздно, однако. В люлю, баи.
Не снизойдёт высочество.
Водки не пьёт, чай не хлебает
кровь голубая, белая косточка.

***
Уже воспоминанья тень —
не часто, не отчётливо, не смело:
свет глаз не ярче света тела.
Был вечер. Было утро. Первый день.

***

Нам тесно на своей земле,
и пчёлы на цветы садятся.
Не долго остывает след;
нам тесно на своей земле,
на красной глине, на золе.
Песок не держится на пальцах.
Нам тесно на чужой земле.
И пчёлы на глаза садятся.