Марк Тарловский: Стихотворения

На блюдечке плавали мухи,
Хозяин валялся в пуху,
С подушки щенок вислоухий
Зажулил вторую блоху.

Хозяйку щипал запевала,
За поясом дергал кайму,
Струна ли его целовала -
Но музыка снилась ему.

И, к нежно-икотной беседе
Прислушиваясь, меж собой
Медово сосали соседи
Пудовое слово "запой".

12 мая 1927

Колебались голубые облака,
Полыхали ледниковые луга.
И, стеклянные взрывая валуны,
Топотали допотопные слоны.

Но, неслыханные пастбища суля,
Им индийская мерещилась земля.
И, размахивая хоботом своим,
Уходил за пилигримом пилигрим.

А изнеженный потомок беглецов
Снежной вьюги слышит снова страстный зов,
Слышит снова - и уходит сгоряча
От москитов, от работы, от бича

В ту страну, где заживают волдыри,
Про которую поют поводыри,
Растянувшись между делом, в полусне,
На крутой и поместительной спине…

Что он видит? - Не осталось и следа
От зеленого арктического льда;
Где когда-то ни пробраться, ни присесть,
Есть равнины, есть леса и травы есть;

На излучинах Ганго-подобных рек
Ловит рыбу господин и человек,
И дрожат- гудят мосты, дугой взлетев,
Как запястья на руках у черных дев,

И заводы с огневицами печей -
Как вулканы из тропических ночей…
Пусть густеет индевеющая мгла
Под ногами у индийского посла,

Пусть от страха приседают мужики
И набрасывают путы на клыки -
Он проследует, - как вождь, неколебим -
В свой слоновий, в свой родной Ерусалим.

1928

Я весь, от шеи до колен,
Обтянут белой парусиной.
Так облекают нежный член
Предохранительной резиной.

Я лезу к солнцу напролом,
Хоть лезть в рубашке - не геройство,
И смело пользуюсь теплом
Почти тропического свойства.

Я - обожженным не чета,
Блудливым женам я не пара,
И вот вся юность прожита
Без триппера и без загара.

Но хоть известно, что любовь
Презервативная бесплодна,
Что солнце не проникнет в кровь,
Когда помехою - полотна,

Зато их ласки нам даны
Не через язвы или раны,
А через постные штаны
И богомольные сутаны!

Коктебель, 3 декабря 1929

Звенит, как стрела катапульты, ра-
зящее творчество скульптора.
Как доблести древнего Рима, сла-
гаются линии вымысла.

Вот в камне по мартовским Идам ка-
рателей чествует выдумка.
Одетые в медь и железо ря-
бые наемники Цезаря

К потомкам на строгий экзамен те-
кли в барельефном орнаменте.
Поэты тогда безупречно сти-
хами стреляли по вечности,

Но с ужасом слушали сами тра-
гический голос гекзаметра.
Шли годы. Шли шведы. У Нарвы ры-
чали российские варвары,

И тут же, с немецкой таможни, ци-
рюльничьи ехали ножницы,
Чтоб резать, под ропот и споры, ду-
рацкую сивую бороду.

Уселось на Чуди и Мере ка-
бацкое царство венерика,
И подвиг его возносила ба-
янно- шляхетная силлаба.

Он деспот сегодня, а завтра ми-
раж, обусловленный лаврами.
Из камня, из Мери, из Чуди ще-
кастое вырастет чудище;

Прославят словесные складни ко-
ня, и тунику, и всадника;
Не скинет, не переупрямит, ник-
то не забьет этот памятник.

Вот снова родильные корчи с тво-
им животом, стихотворчество! -
Как быть! - в амфибрахии лягте, ли-
рически квакая, тактили!

О как я завидую ультра-ре-
альным возможностям скульптора!
Он лучше, чем Пушкин в тетради, Не-
ву подчинил бы громадине,

Отлитой на базе контакта ра-
бочего с кузовом трактора.
Она бы едва не погибла, на
каменном цоколе вздыблена…

Но пышет бензином утроба, да-
ны ей два задние обода,
Чтоб вытоптать змиевы бредни и
вздернуть ободья передние.

Десницу, как Цезарь у Тибра, си-
лач над машиною выбросил,
А рядом, на бешеном звере, ца-
ревым зеницам не верится:

"Смердяк- де, холоп-де, мужик-де, -и
тоже, видать, из Голландии!
Поехать по белу бы свету, ку-
пить бы диковину этаку…

Мы здорово мир попахали б ис-
чадьем твоим, Апокалипсис!"