Марк Тарловский - Молчаливый полет

Наскучив праздным ремеслом,
Поэт закладывает лиру,
И лиру продают на слом
Безжалостному ювелиру.

На этой лире каждый стих
Цветист и сладостно-свирелен,
Как у павлинов перья их,
Как шлейфы у придворных фрейлин.

У каждой девки юбка есть,
У каждой птицы перья длинны,
Но в шлейфе — фрейлинская честь,
И от хвоста живут павлины!

Пусть гордость птичьего двора
Утратит свой придаток лирный —
К ней охладеет детвора,
Ее зарежет повар жирный…

Пусть фаворитка короля
Со шлейфом-лирой разлучится —
Король ответит «тру-ля-ля!»
И за другой приволочится…

Но лирик дышит, господа!
Товарищи, он жив как будто!
Не отбирайте ж навсегда
Его святого атрибута!

Он будет снова свят и чтим,
Когда с воинственного шпица
Кудахтаньем его литым
Павлинья линька завершится!..

Я разно принимаю дни:
Веселый — за-два, грустный — за-три,
И грузнут в памяти они,
Как зрители в амфитеатре.

Я ночь над ним распростер —
И выступаю перед ними,
Трагикомический актер
В неутомимой пантомиме.

Я с них не спрашиваю мзды:
Им служат платой даты года,
И календарные листы —
Билетами на право входа.

В партере — праздничные дни,
Особо праздничные — в ложах,
А дальше — парии одни,
Невежливые и в галошах…

Рыдают скрипки бледных лет
Над ролью грешного святоши,
Свистит галерка мне вослед,
И кресла хлопают в ладоши…

Моя печаль была непрошена
И заглушила бодрый дух,
Как та случайная горошина,
Которой давится петух.

Я поперхнулся — и досадую:
Ведь маленькая же она,
А погляди — какой засадою
Сжимает горло певуна.

И, как петух, стесненный злобою,
Способный только к тумаку,
Немыми крыльями я хлопаю,
А кукарекать не могу.

Я воробьиному чириканью
Уже не вторю свысока,
Я тих и слаб — пока не выгоню
Занозу из-за языка;

Пока не вспрыгну на завалинку,
Грозя бродяге-воробью,
И эту подлую печалинку
Звенящей песней не пробью!

Не хочу, чтоб меня хоронили
Как обломок, в былом отжитой,
Как потомка дворянский фамилий,
Измельчавших в борьбе с нищетой;

Чтобы трубы пилили Шопена
В безразличном каре площадей;
Чтобы капала белая пена
С выразительных губ лошадей. —

Преисполненный грез и капризов,
Уязвимых Ахилловых сил,
Я решился на дерзостный вызов
Неизбежному тлену могил;

Я решил, возмужав и напружась,
Равнодушный к беде и к добру,
Что насмешкой на веру обрушусь
И в беспечности ужас попру;