Марк Тарловский - Стихотворения

Голубая душа папиросы
Исчезает под пеплом седым, -
Обескровленный ангельский дым
Разрешает земные вопросы…

Он рядился в табачную плоть
И прозрачную кожу бумаги,
как рядится в мирские сермяги
Потайной домотканый господь.

Но, пылающе-рыжеволосый,
Жаром спички приник серафим -
И прощается с телом свои
Голубая душа папиросы.

1926

I. В шею

В это утро певучего льда
Нам не видны в умершем прибое
Ни гребные суда,
Ни текучая Троя.

Но жемчужная шея твоя
Мне сказала, что мрамор Елены -
Это только струя
Нерастаявшей пены…

1921

II. В губы

От угла до другого угла
Затекала улыбкою губка
И, голубка, текла,
Как ладья-душегубка.

А влюбленный ее целовал
И дышал над улыбкою кроткой,
Как безжалостный шквал
Над беспомощной лодкой.

1925

И город - хам, и хамом обитаем.
Что изменилось со смешной поры,
Когда нас царским потчевали чаем
Столицы постоялые дворы?

Февраль 1925

Хлопочет море у зеленых скал,
Теснит, как грудь, упругую плотину,
Как прядь волос, расчесывает тину
И бьет слюной в береговой оскал,

Как ни один мужчина не ласкал,
Ласкает сушу - томную ундину,
Крутясь, откидывается на спину
И пенит валом свадебный бокал.

За то, что рушит алчущую тушу
На мокрую от поцелуев сушу -
В нем ищут девки из рыбачьих сел -
Покуда бьет по гравию копытом

И ждет их недогадливый осел -
Последних ласк своим сердцам разбитым.

3 марта 1926

Медлительно и вдохновенно
Пульсируя в коже торцовой,
Нева, как священная вена,
Наполнена кровью свинцовой.

Невзрачные в теле линялом,
Невинные синие жилы
По каменным Невским каналам
Разносят сердечные силы.

Но город, привычный к морозам,
Простудных не ведая зудов,
Страдает жестоким неврозом
И острым склерозом сосудов;

По городу каждую осень
Грядет от застав и рогаток,
Швыряет несчастного оземь,
Хватает за горло припадок;

Хрипят от закупорки вены,
И жалобно хлопает клапан,
Гневясь на устой сокровенный,
Где уровень в камень вцарапан.

И, стиснута пробкой заречной,
Как рельсы на дебаркадере,
Венозная бьется со встречной,
С пылающей кровью артерий.

Лейб- медик, гидрограф смятенный,
Термометры с долями метра
Спускает под мокрые стены
И цифрами щелкает щедро.

И каждая новая мерка,
В жару залитая Невою,
С беспомощного кронверка
Срывается четкой пальбою.

"Увы, опускаются руки, -
Лейб- медик смущенно лепечет, -
Вся сила врачебной науки
В гаданья на чет и на нечет…

Я мог вам помочь предсказаньем,
Но где я достану хирурга,
Чтоб вылечить кровопусканьем
Тяжелый недуг Петербурга?"

9 ноября 1926

Как большие очковые змеи,
Мы сидим на диване упругом
И, от сдержанной страсти чумея,
Зачарованы друг перед другом.

Золотые пружины в диване,
Как зажатые в кольца питоны,
Предаются волшебной нирване,
Издают заглушенные стоны.

Шум окружностей, ужас мышиный,
Дрожь минут в циферблатной спирали
И потайно-тугие пружины
На расстроенных струнах рояли…

Но наступит и лопнет мгновенье,
Как терпенье в усталом факире,
Разовьются чешуями звенья,
И попадают кобрами гири.

Остановится маятник рваный,
В позабытое прошлое спятя,
Нас ударит питон поддиванный
И подбросит друг другу в объятья -

И в часах, и в рояли, и в шали,
Среди струн, среди рук перевитых,
Я послушаю песню о жале
Поцелуев твоих ядовитых.

10 декабря 1926

Три утра, три вечера кряду
В окурках, в грязи и в золе
Бутылка зеленого яду
Сменялась на влажном столе.

Набившись на потные скамьи,
Где крысья шуршала тропа,
Потрескивала под ногами
Ореховая скорлупа.