Олег Асиновский - Стихи

Лохматую папку, пап —
ку над головой таратора
вертит, как шапку, шап —
ку, льдистые от простора,
А и Б, А и Б лежат пеленой, пеленой
изнаночной стороной, стороной,
и датируют парные
они, они событья букварные,
они, они, демоничьи натуры,
они, они с верхотуры
трех тридцати головой
катятся, по суровой, суровой
линии низотуч,
ибо именно, именно Христос верхуч,
и нету на нем никакого, никакого космичьего
черта, черта из словаря девичьего.

Массы темныя манаток
в сонмище пираток
век в бараке краток,
а с деревянныя дивы
облетели сливы
зеленей крапивы,
а мазила молодой
под манатою худой
правит длинныя удой,
скачут его голи,
уд белее соли
делается что ли.

Нытик, как колонна
посредь перрона,
позадь бидона
пингвином с камней
взвился вольней
Царства теней.
Глядь, у буквы «Ц»
пламя на конце,
шип на венце.
Отгремели грозы,
отдоились козы,
поменяли позы.
Молкня по слогам,
вжик им по рогам
самоедский гам.

«О» само таит Анюту в Бене,
мальчика грехом ее боле мене
озарило в огненной Геене.
Он не свое дело
обговаривал, и годило
«О» и кривело.
Девочка хорошая, как Анюта плохая
над отпрыском порхая,
выходила сухая.
Двухголовыми ядрами пуляют пушки,
отпускают смешки
на ея сандалиях ремешки.

Перенял-перенял скот
на дороге от
племянника идиот,
перерыв-перерыв ночной
наделил ручной
голову виной,
пополам с водой
скотину молодой
разделил-разделил за грядой
мраморных плит,
ох-ох голова велит
выморозить улит,
перетащить к огню
близко-близко всюю родню,
спрятать в трусы клешню.

Раскатисто овца
смеется у крыльца
умного жильца,
речь его льется,
макушка его вьется,
Солнце его встается,
растворилась калитка,
в раздевальню улитка
влетела, как нитка,
и накатывает тоска,
цифра ее и киска
ее, и леска.

Собрал волюшку свою, как перо
страусовое в недра
вумница, вумница, шля ядро
из греховой, греховой скорлупы
в козлиной стопы
россыпи, трубы и кубы,
о, исказилась при передаче
фраза его, тем паче
хрюканье в плаче,
о, зияет бездна перед ним,
солнышком палим,
скользит позавчера налим,
а давеча взвились
соколы, и развились
они в громы и молнии, и схоронились
они во мхах,
и осовестьлились они в верхах
тростников и помыслов в лопухах.

Тем более для льва
климат, как голова
держится за слова,
обманчивая наружность
у буквы, ея окружность
делится на разбужность
и на сонность, и на едва
баобабы, парит «У-2»,
и жужжалка его жива.

Утомительный переход, переход
делает он, он, он на восход
через горы, белый пароход, пароход,
эх, с утра по закону Ома, Ома
участились удары грома, грома,
из черного дома ушла истома, истома,
эх, усеялись деревья палками, палками,
перья скрипят над галками, галками,
сердце сутки стучит красными копалками, копалками,
эх, упрятано оно в место глухое, глухое,
Бог оттуда синее тесто берет плохое, плохое
на синайское поле сухое, сухое.

Фляга, как «ме-еее»,
сей железяке бы филином на холме
«аз» в букашку скривлять во тьме,
а пространство в соме,
а землицу ласкать хвостом,
а в небесицу пускать китом
фонтан с а-во-таким бантом,
а в белой рубахе притом,
а разверзнулась бездна с водой,
а зайкнул восток молодой,
а лайкнул волхв под звездой,
а тайкнул ледок худой.

Хорошеют с каждым днем
двое на мостке втроем,
вчетвером они о своем
договаривают до жуков,
крылья пятницы с облаков
опускаются с васильков,
выпорхнул из лесу лягух,
хвостик его потух,
сердце летит, как пух,
слово лепое не стучит
в барабаны и не строчит
в пулеметы, и не звучит
вовсе
в овсе.

Цветет гладкая гора,
бы овальная жара,
бы игольная дыра,
ценятся умелые,
золотые, серебряные, янтарные, январные, белые
руки неумелые,
цевка ли на веретене,
бы чернозем ли, суглинок ли, подзол ли, червяк ли, ботинок ли на бороне,
бы оранжевое ли в огне,
чиж в пыли,
бы моржовые рули,
бы трали-вали.

Чайка на лужок
пала, как флажок
желтый, желтый на снежок.
Она местами
травой под кустами
измята цветами, цветами.
Погрузился в темноту
оттенок, оттенок зеленый на лету
из прохлады в теплоту.
Он девицей красной
обернулся, обернулся в опасной
близости от Богоматери прекрасной.