Олег Асиновский: Стихи

правую мазюкал
руку и мужал,
Булгакова баюкал,
с мухами жужжал.

Черпает остатки
купальщица из кадки,

неведомые полому
телу ее голому.

Пляшет босиком,
брызжет молоком

из груди на обод
кадочный, как робот.

Чешется ногой
грязной, а другой

немужские люди
ей ласкают груди.

Пропылился прораб
во пустыне.
Рукавичками тап —
ки в полы —

нье востроносые
утирает.
Ноги босые
убирает

он под задницу
тапок из.
На Посадницу
зырит вниз.

Ширину доски в отрезе
язвенница в незе —

мных мучениях
узнает в значениях

с мужем неделимых,
целых, дробных, мнимых,

Господу приятственных
болей бесприпятственных

для ее томления,
похоти, моления

лежа на доске
мужниной тоске.

Алконост неоперенными
лапмами с лица,
воздухоблагорастворенными
хвостик леденца

отцепляет петушачий.
Сладость под хвостом
вся сжимается в мышачий
хвост не на пустом

месте лика алконосьего.
Подбородок там двойной
сверху образа безосьего
пляшет, как стальной.

Добыв пушнины много,
охотник себя строго

за вихор хватает,
ноги заплетает

в длинную косицу,
между них лисицу

сжал и не пускает,
ватные спускает

брючки он на пленницу,
Блочью современницу.

Цыпкою, как искрой,
сидючи у огня,
первой, а не второй
утешился после дня

трудового уликотес.
Третья цыпка напротив глаз
разгорается не всерьез.
Утешиночек в ней запас

невелик, словно не чесал
междуципие на лице
триединый, и не тесал
он в Освенциме на крыльце.

Харчи плохие хороши.
Через разверстия любые
из вынимателя души
они, как небо, голубые

вольнее зрения текут.
Он их не трогает руками,
пока родители пекут
ему хлеба, но языками

харчатам щелкают вослед.
Сын-выниматель над харчами
рукой вздымая пистолет,
случайно хлопает очами.

Черновласый врач
скальпелем сверкучим
лапника для прач —
ки накрошил — едучим

ложем для непарных
двух ея душистых,
вдольразлучезарных
конечностей пушистых.

Разин в поперечности
ложе вороша,
прачкины конечности
приручал, поша —

рив меж лапнинками
порошка них на.
А врача картинками
мучала княжна.

Щурится безногий.
Он — не инвалид.
Торс его пологий
будто бы бурлит,

словно бы торсячья
влажность поднялась,
а тоска телячья
именно вплелась

в Еву осемьногую,
выплелась с утра
в ямину пологую,
съела осетра.

Мясо в еду
иудей наду —

тый снача —
ла нача —

льнику бега
с разбега

добавляет медве —
жье, уве —

ренный в том,
что крестом

мясо в еде,
словно нигде

и кроме
сложится в Моссельпроме.

Изюм в избу
из льда
краля вбу —
хивает, уда —

ряя по
изюму так,
что на по —
лу верстак

как стоял,
так и
стоит у прял —
ки.

Амбал-река
от волгаря
вблизи ника —
какая ря —

дом, как не —
река она печет
на стороне,
с какой течет

Амбал-звезда,
а неволгарь
песок кида —
ет на букварь.

Едок на мураве,
Иудович спя,
сам не ве —
дает, что ни пя —
ди под
муравой, од —
нако и нет
тверди или монет.

Земляничника возле Невы
на вы —
рубке,
пара нуке —
рок него вбли —
зи, круглые бли —
ки,
будто ки —
тов в земля —
нику и ря —
дом, и на
Арарат, ина —
че куда,
а
твари
тень от —
брасывают из-под
мини, которые сари.