Вячеслав Евдокимов - Белая Лебедушка [сборник]

Осень. Ночь. Льёт дождь…
Мчит ветер! Холод.
Кинжалом молний мрак распорот!
Всё сотрясается от грома!
Быть все спешат в уюте дома.
Поток прохожих реже, жиже…
К ним подступает сон всё ближе…
Дом от ненастий всех — граница.
Лишь одинёшенькая птица,
Дрожит, скукожась, на асфальте,
Её насквозь промокло платье,
А дрожь трясёт сильней, сильнее!..
Не до неё всем, дом милее.
А из кустов глядят уж кошки,
Набить спеша съестным лукошки…
И вот прохожий уж последний…
А непогода — пуще бредни!
И он прошёл бедняжки мимо…
Но, состраданьем вдруг палима,
Душа велела возвратиться,
И вот в руках его уж птица.
То был военный, бывший лётчик.
Он поместил её в кулёчек:
«Теперь за пазуху иди ты.»
Не раз спасал друзей подбитых.
И, шаг чеканный свой ускоря,
В своём жилище был уж вскоре.
Он поместил её в корзину:
— Твой дом здесь будет всю-то зиму,
А уж весеннею порою
На дачу двинемся с тобою,
Она тебе там будет раем.
Мы огород с тобой вскопаем,
Там червячков наешься вволю,
Окрепнешь, — выпущу на волю,
И будешь вновь в родной стихии! —
Вздохнул он, вспомня дни лихие,
Когда небесным был он стражем,
Не быть под игом чтобы вражьим,
И им, друзьями много сбито
С небес зловещих «мессершмитов»!
Помыл ей лапки, перья — феном…
Его семьи вдруг стала членом.
Но есть съестного не хотела.
Стояла всё. Дрожало тело…
Закрыла клювик на замочек.
И в руки взял её тут лётчик,
Раскрыл он клювик, не без боя,
И стал он класть в него съестное,
Глотать его всё принуждая,
Насытя зобик так до края.
Та повалилась, обессиля,
Вон распластав невольно крылья…
Закрыла глазки и уснула,
Ненастья уж не слыша гула.
Её так было жалко-жалко…
Звалась та птица просто Галка.
Вставал он ночью ежечасно:
Одну бросать ещё опасно.
Когда ж покинул сон не длинный,
Её увидел над корзиной:
Та на её сидела ручке
И вопрошала: «Что за штучки!
Я своего не вижу дома,
А здесь мне всё-то незнакомо…
Не сплю ли я во сне глубоком?» —
Головкой — круть-верть, смотрит оком…
И вдруг подходит к ней Громила…
Опасность! Клювик расщепила,
Взъерошась вся, и зашипела,
Врага стараясь клюнуть смело!
Тепло ладоней ощутила,
И было это ей так мило
И почему-то уж знакомо…
«Да-да! Насела, помню, кома,
И смерть пришла уж — попрошайка,
И подступала Кошек шайка:
Кровь потечёт моя, плюс муки…
Но тут добра явились руки
И извлекли из Смерти пасти,
На том и кончились напасти.
Так я, за пазухой, в квартиру
И прибыла, Спасибо миру,
Живёт в котором состраданье
И избавляет от страданья!
На „пять“ по „Памяти“ экзамен
Сдала я! Был урок то Мамин.
Меня за то погладить можно…» —
И тот погладил осторожно
Её ладошкой по головке:
«Жилища радуйся обновке,
Куда приятней быть в тепле-то.
Ну, вот, песнь Осени и спета:
Парашютируют снежинки…
Зимы холодные картинки
На окон мы узрим экранах.
А где-то жарко в дальних странах…
Но от доверия теплее,
Спокойно душам и милее.» —
И вот, живут в квартире двое:
Семья погибла вся в разбое
Остервенелого фашиста.
А Вьюга пыжится от свиста,
Мороз завяз, сидит в сугробе…
Здесь ничего, ведь души обе
Друг дружке стали уж роднее,
Хоть непогода злей всё, злее.
А коль Хозяин отлучался,
Ждала его прихода часа,
Дежуря стойко перед дверью:
Придёшь, мол, скоро — в это верю.
Садилась то ж на подоконник,
Смотря на улицу, где дворник
С дорог отбрасывал сугробы,
Ходить спокойно было чтобы.
И жадно взгляд стремила в небо:
«Летать, как птицы те, и мне бы!.. —
Да сил хватало, быть лишь пешей, —
И на мороз нельзя мне леший.»
Встречала гвалтом, трескотнёю:
Ах! Чудо — быть одной семьёю!
И на ступню прыжком взбиралась:
Ну, приголубь, хотя бы малость…
Её Хозяин брал тут в руки,
И в унисон — сердец их стуки…
Так до весны докоротали,
Её тепла, её проталин.
Как обещал, он взял на дачу.
«Как хорошо! От Счастья плачу…»
Весна в зелёном одеянье
Сидит с цветком на первом плане,
Он источает ароматы,
Они оттенками богаты…
Они возвышенны, сердечны.
То жизни чудо-возрожденье,
Её отрадой наслажденье,
И труд, и труд её во имя,
Гордясь инстинктами своими,
Что подарила всем Природа
В такое время — чудо года;
И всё растёт, цветёт всё сильно,
Плоды даёт любвеобильно,
Жизнь — чудо Света всем продляя,
Она прекрасней сказки, рая.
Её вся, всё — родные детки.
И выносил Хозяин в клетке
Ту Галку — прежде безопасность, —
Укоренится коли ясность,
Что на крыло она готова
Встать вдохновенно будет снова.
Потом открыл у клетки дверцу.
Быть на Свободе — радость сердцу,
Душе, глазам она — отрада!
Как в небо хочется! Как надо!
Но крыльев только трепыханье,
Напрасно в небо взмыть — старанье…
И оба в мрачнейшей печали:
Нет, не доступны высь и дали…
Но чудо делает ведь время,
Встают растения из семя,
И сказки делаются былью,
И на покрыть всю Землю пылью.
Сперва — подскоки, чуть — подлёты…
Давай! Давай! Ждут высь, полёты!
И чудо сделали усилья:
Мощь обрели у Галки крылья,
Уж пролетела, хоть и низко,
Пологорода (не приписка!),
Потом — от края и до края,
Азартно крыльями махая,
Потом — на верх уже забора
И на берёзу — очень скоро.
А это было уж немало.
А на ночь в дом сама влетала
И, справив трапезу, в корзину
Ложилась спать на мох-перину.
И снились ей Земли просторы —
Моря, леса, равнины, горы,
Сама она, отваги птица,
Вспорхнуть до Солнышка стремится!
И вот под ней протуберанцы…
В честь Победительницы — танцы
На всю Вселенную светила
Все поустроили премило,
Что ножки, крылышки невольно
Тряслись реально, тем довольны,
И проплывал Мир под крылами,
Весь занят жизнью и делами…
Вдруг молний видятся накаты
И грома слышатся раскаты!
И… отошла от сновидений
И несуразных приведений…
К ногам Хозяина прижалась,
Души его чтоб вызвать жалость;
Он взял её в свои ладони:
— Не бойся! Грома скачут кони,
Ногами искры высекая!
Всего лишь туча грозовая
Идёт вперёд своим парадом!
Пройдёт — и тишь… И Галка взглядом
Признанья тут же одарила,
Уж ли, подумала, немило
Идёт вновь Осени погода,
Тогда, чуть больше, как полгода?
Её взъярённого экстаза
Я не стерплю второго раза…
Ушла вдаль туча грозовая,
И небо, синью привлекая,
В себя живых опять впитало,
А их, живущих им, немало!
— Ну, вот, и кончилася шкода,
И дарит блажь опять Природа…
Пойдём, мощь крыльев ощути-ка
Под чудо радостного крика! —
И он рукой её подбросил
В её отраду — неба просинь!
Взвилась она, частя крылами,
Деревьев выше, над домами!
И незнакомая округа
Её приветила, как друга.
Ходила Галка виражами,
И ввысь стремились крылья сами,
В пике бесстрашное входила,
И всё — по силам, всё-то мило…
И высь была её азарта!
Душа свободна, не зажата,
А люди — смех! — букашек мельче.
И удивилась этой встрече…
Дома — как детские игрушки,
Пруды — вода как будто в кружке,
Деревья — маленькие ростом…
Как удивительно и просто!
И всё родню искала взглядом,
Чтоб быть в их стае, быть ввек рядом!
Её, должно быть, и немало…
И вдруг! «Я дом свой потеряла…
Вокруг дома и огороды,
Собаки, куры-колоброды,
Заборы, музыка и крики,
Бум жизни видится великий.
Но нет Хозяина, мил-друга,
А без него мне, знамо, туго…
Его я бросила, сиротку…
Ругать ведь будет колобродку!
Плоха моя в том благодарность.
В чести презренна я, бездарность…
Быстрей! Быстрей помчусь по крышам,
И голос где, как мёд, услыша,
Там и моя обитель будет.
Прощать умеют добры люди.
А завтра вновь, уж не горюя,
Помчусь искать, найду родню я,
Как Он сказал, я буду вольной!
На шее жить его довольно.» —
На крышу с крыши полетела
И с них кричала, в окна смело
Стучала клювом без опаски,
Во внутрь смотрели зорко глазки…
Но было всё, всё по-пустому,
Летела прочь к другому дому,
А от того — уж на соседний,
А он всё не был, ох, последний…
Так добралася до такого
Распреогромнейшего крова,
Подмял что тот аж два участка,
Кирпичный был, сияла краска,
Забор толстенный и верзила,
И всё-всё-всё внутри-то было,
Свинарник даже, плеть и птичник…
И Галка села на наличник
И вновь, везде как, вмиг с вопросом:
«Не здесь Хозяин?», — стукнув носом
В окно, уставили чтоб взоры,
Но там, внутри — всё разговоры…
Им не до Галкиного стука,
А ей печаль то, горе, мука…
А тут, назло как, тьма насела…
Сидеть решила Галка смело
Всю ночь настырно до рассвета,
Чтоб на вопрос узнать ответа.
И приютилась так, комочком,
И сон навеяла ей Ночка…
А рано утром, до рассвета,
Желаньем прежним подогрета,
Вновь вопрошать прегромко стала,
Да выходило толку мало:
Слышны лишь были звуки храпа…
Ему размером нету кляпа.
Забарабанил клюв в окошко,
Утихомиря храп немножко,
Но никакого шевеленья…
Не усмиривши тут стремленья,
Вновь — в громкий крик и дробность стука…
Вдруг ярый голос: — Что за сука
Мешает спать в моём же доме?!
Сейчас окажется вмиг в коме! —
И выбегает с двухзарядным
Ружьём и в бешенстве изрядном
Тип некий, брюхом потрясая… —
Ах, тварь ты мерзкая такая!
Да ты изгадишь мне окошко,
Я превращу тебя а окрошку! —
О ужас, миленькие братцы:
Крючок нажали злобно пальцы,
Раздались выстрелы, и птаха,
А то была ей смерти плаха,
Вся, размочалена, упала,
И кровь обрызгала всё ало…
Поднялся шум и лай собачий,
И все проснулись разом дачи…
Понабежались к дому типа:
А, может, мысль там есть для клипа,
Чтоб получить вознагражденье?
Оно карманам наслажденье!
А тип бахвалился захлёбно,
Что птица, мол, напала злобно,
Его мешая жизни частной,
Единоличной и несчастной,
И, чтобы встать ей на защиту,
Быть покусителю ввек биту:
Законом выдано то право!
И поплатилась вот, отрава… —
И отшвырнул ногою птицу…
— А приглашаю есть всех пиццу!
Отметить случай коньяками.
Как хорошо быть «кулаками! —
И дом впитал вмиг всю ораву:
Как хорошо жить на халяву!
Пришёл на выстрелы, в волненье,
Кто птицу в осень спас, и в рвенье
Над ней склонился, ошарашен…
„Меньшие братья“ беззащитны…
В своей вы спеси ненасытны,
Рабы жестокости звериной.
Честь, Совесть душ покрылась тиной…» —
Собравши птицы все останки
В ладони рук, прочь, прочь от пьянки
Понёс, предать чтоб их землице,
Метались гневные зарницы
В глазах, краплёные слезою!
И, как военною порою,
Налил в стакан сто граммов горькой,
Прикрывши сверху хлеба коркой,
Почтил её он, стоя, память…
Ввек не забыть погибших нам ведь.