Вячеслав Евдокимов - Белая Лебедушка [сборник]

Так донёс до супротивных
Он меня, чужих ворот.
Не забью — уж нет наивных,
А скорей, наоборот:

Жаждут гола и победы
Все, болеть за нас кто стал,
Вмиг простят от счастья беды —
Все-все-все: и стар, и мал.

Я надежду оправдала:
Из подола мячик — скок! —
И в ворота! чем немало
Вызвал радости подскок!

Руки жали нам в экстазе —
Лёве Яшину и мне…
Аль забудешь это разве?
Было всё, как будто в сне…

Всё трясли, трясли мне руку…
Вижу: внук стоит. Да, он!
И его я вижу муку:
— Ну, бабуль, вставай… Прочь сон!

Ты опять, опять заснула…
На хоккей ведь нам идти!
Взгляд — нагана будто дуло…
«Да уж, были бы в пути…».

Вновь внучонка за ручонку
Я взяла и — на буксир,
Раз так радует мальчонка,
Любый им, хоккейный мир!

Гора вершиною могучей
Легко пронзала полог тучий

И грудью мощною полмира
Людской взор вон отгородила…

Чтя эту царственность, хоть с дрожью,
Село приткнулося к подножью,

Был кропотлив людской труд, труден
Среди веселий всех и буден.

Как все, своё имело место
Одно счастливое семейство:

Отец и муж, на лик не старый,
Пас поселян в горах отары,

Жена и мать вела хозяйство
В дому, готовя чудо-яства,

А непоседа — их сыночек —
Играть всё бегал на лужочек…

Когда ж зима — из льда дубины —
Гнала отары прочь в долины,

Отец являлся долгожданный!
И разговор ловил сын странный

О том, что снег лежит где вечен,
Был пастухами след вдруг встречен,

Он был, конечно, Великана
И великаньего лишь клана…

Его увидеть любопытно!
Неуловим, ходил тот скрытно…

«Хоть тщились мы, умом натужась,
Всё тщетно было… Это в ужас

Сознанье наше всех бросало,
Приволье сузивши немало..

Дрожа за нас и за скотину,
Бежать хотелось всем в долину,

Бежать от страха без оглядки,
Душой чтоб, телом быть в порядке…»

Так поразило это сына,
Что возгорелся мыслью сильно

Увидеть это Чудо-Диво!
И, улучив момент, строптиво

На стан взбираться стал горы он
С каким-то дерзостным порывом,

И вот азарт его побега
Привёл к началу мира снега,

И взгляд был напрочь ошарашен:
Назад был путь намного страшен,

И вниз спускаться стало жутко…
«А вдруг отца была то шутка,

Не лез чтоб в горы, я ведь малый,
Везде здесь волки и шакалы?..»

И раздались сынка рыданья,
От страха, холода — дрожанье…

И не увидит мамы, папы
Теперь навеки… Тут вдруг лапы

Его внезапно обхватили —
Они в ужасной были силе! —

И понесли без состраданья…
И потерял сын враз сознанье…

Вот привели к чему кочеры!
Когда очнулся, средь пещеры

Он оказался мрачной, тёмной,
Размером только вот объёмной,

В верху далёком было где-то
Пятно лишь маленькое света…

Тепло лишь. Сын вот и согрелся:
Оно отрадой для повеса…

Но волглой стала вмиг рубаха,
Когда он вздрогнул вдруг от страха

При виде страшных див-существ…
«Ну, вот, конец мне. Стая съест

Меня мгновенно с потрохами…
Как к папе я хочу и маме!» —

А лапы тянутся, когтисты,
Добром их взоры не лучисты…

И кто-то хочет на зубочек
Его попробовать разочек…

И всё обнюхивают рьяно,
Чтоб съесть, знать, позже или рано,

Текут уж слюни их обильно…
Но вдруг удар отбросил сильно

Всех этих, ждущих угощенья,
И, не скрывая визга щенья,

От сей суровой в буйстве меры,
Поспешно в глубь легли пещеры,

Глаза светились лишь оттуда,
Желая съесть пришельца-блюдо…

Но голос вдруг раздался властный,
А потому и смыслом ясный:

— В нём дух не скотский, не овечий,
Детёныш это человечий,

Он слаб, судьбой обескуражен,
Ему приют наш, ясно, важен.