Андрей Валентинов - Ловля ветра

Хоралы надежды нам трубы поют,
Но только сомнения в сердце живут:

Сквозь годы и грозы пришлось нам пройти,
Да землю пророков никак не найти.

Но слышим кругом: сомневаться не смей!
Надейся на опыт и мудрость вождей!

И крепче вбиваем мы в землю свой шаг,
И эхо летит, отдаваясь в веках.

Вождей схоронили. Пророки молчат.
От факелов наших остался лишь чад.

Разведка вернулась. Узнали — беда:
Дорога — по кругу — ведет в никуда.

От мыслей трещит черепов скорлупа.
Колонна распалась, осталась толпа.

Шумит средь пустыни разбитая рать,
Кого-то уже волокут линчевать.

А те, кто трусливей, и те, кто слабей,
Срывают с флагштоков знамена вождей.

Вождь новый велел от большого ума:
«Копайте колодцы и стройте дома!»

Дома из песка и вода из песка…
На мертвой земле не взрастить колоска…

Стервятники кружат и ночью, и днем.
Последнюю воду вождю отдаем.

Забвением дышит могил глубина.
Чужие грехи искупаем сполна…

И только надежда в миг смертный живет,
Что нашей дорогой никто не идет.

Меня опять обвинили
в неосторожности моих стихов,
в игре с огнем
и прочих смертных грехах.
Мне хотелось ответить,
как привык —
громкой одой
или чем-нибудь подобным.
Но потом я понял,
что тех, кто не желает быть убежденным —
не убедишь,
и каждому
воздастся по вере его.
И я отмолчался.

И все-таки я стремлюсь к нашему завтра.
Хотя отлично понимаю,
что все,
кажущееся ныне столь простым и доступным,
есть только призрак,
подобный тому,
что манил Брута перед последней битвой у Филипп,
и наше грядущее
не принесет ничего,
кроме такого же дождливого дня
и горького груза
несостоявшихся побед.

Так ради чего нам бороться?
Шуметь?
Составлять смелые планы?
Чтобы остаться краткой цитатой в учебнике
или парой страниц
какой-либо древней книги,
одиноко стоящей на библиотечной полке?
Ведь блеск сабель,
предсмертный хрип врагов,
свет солнца на штыках,
радость победы
и комья грязи на повозках походного лазарета —
все каменеет бесстрастными фразами историка,
до которых никому нет дела…

Правда — это очень
дорогой товар сейчас —
Те, кто много знают,
Часто умирают.
Будет счастлив тот,
кто нынче слеп и глух из нас.
Те, кто все же смеют,
Вскоре пожалеют:

Тот из нас, кто Правду говорит,
Будет в сей же час
убит.

Журналист в метро
средь бела дня застрелен был.
Все, о чем узнал он,
Скрыл могильный саван.
Прокурор убийц его
тотчас найти решил,
И на той неделе
Также был застрелен.

Оба Правду жаждали найти,
И скрестились их
пути.

Паренек-философ был распят
весенним днем.
Городок трусливый
Правдою дразнил Он.
Уверял Пилат толпу,
что нет вины на Нем,
Но народ велел,
Чтобы Тот висел.

Паренек-то Правду говорил,
И народ его
убил.

Пуля — вот подарок тем,
кто хочет много знать.
Мало — ставят пушку.
В клочья — черепушку!
Тот, кто очень хочет
в мире Правду отыскать,
В рай отправлен будет —
Бог его пусть судит!

За того, кто Правду скажет нам,
И копейки я
не дам!

Она его бросила…
Он рассеянно листал страницы «Илиады»,
Не понимая,
как это случилось.
Позади был слепящий московский снег,
стук путевых стрелок,
Ее глаза,
ее руки…
Все было позади…
А со страниц
глядели на него Ахилл и Гектор,
век за веком,
вновь и вновь
убивающие друг друга
из-за красоты дочери Тиндарея.
Сегодня
неведомым образом переплелось с Позавчера
и закружилось в дикой свистопляске
от холмов Илиона
до холодных гиперборейских равнин,
увлекая за собой серых чаек
и оторванные листы старинной книги.
И в этом безумии ясно было одно —
Она его бросила.

Змеясь по склонам каменистым,
Пустынный тракт ведет в Синьцзян,
И в воздухе, как яшма чистом,
Не слышно крика обезьян.
Не видно зарослей бамбука.
Чужие камни дальних гор…
Лишь дикий гунн, стрелок из лука,
Тут ставит изредка шатер.
Здесь лед в сиреневом ущелье
Блестит, как старая слюда.
Печальный тигр у камня дремлет
И не проснется никогда.