Владимир Маяковский - Поэмы (1922-февраль 1923)

а это

для человека

большое удовольствие.

Стою спокойный. Без единой думы. Тысячесилием воли сдерживаю антенны.

Не гудеть!

Лишь на извивах подсознательных,

проселков окольней,

710 полумысль о культуре проходящих поколений:

раньше

аэро

шуршали о г_о_лени,

а теперь

уже шуршат о колени.

Так

Дни

текли и текли в покое.

Дни дотекли.

720 И однажды

расперегрянуло такое,

что я

затрясся антенной каждой.

Колонны ног,

не колонны - стебли.

Так эти самые ноги колеблет.

В небо,

в эту облакову няньку,

сквозь земной

730 непрекращающийся зуд,

все законы природы вывернув наизнанку,

в небо

с земли разразили грозу.

Уши -

просто рушит.

Радиосмерч.

"Париж...

Согласно Версальскому

Пуанкаре да Ллойд..."

740 "Вена.

Долой!"

"Париж.

Фош.

Врешь, бош.

Берегись, унтер..."

"Berlin.

Runter!" {*}

{* "Берлин. Долой!" (нем.)}

"Вашингтон.

Закрыть Европе кредит.

750 Предлагаем должникам торопиться со взносом".

"Москва.

А ну!

Иди!

Супься носом".

За радио радио в воздухе пляшет.

Воздух

в сплошном

и грозобуквом ералаше.

Что это! Скорее! Скорее! Увидеть. Раскидываю тучи. Ладонь ко лбу. Глаза

укрепил над самой землей. Вчера еще закандаленная границами, лежала здесь

Россия одиноким красным оазисом. Пол-Европы горит сегодня. Прорывает огонь

границы географии России. А с запада на приветствия огненных рук огнеплещет

германский пожар. От красного тела России, от красного тела Германии

огненными руками отделились колонны пролетариата. И у Данцига -

пальцами армий,

760 пальцами танков,

пальцами Фоккеров

одна другой руку жала.

И под пальцами

было чуть-чуть м_о_кро

там,

где пилсудчина коридорами лежала. -

Влились. Сплошное огневище подо мной. Сжалось. Напряглось. Разорвалось

звездой.

Надрывающиеся вопли:

"Караул!

Стой!"

770 А это

разливается пятиконечной звездой

в пять частей оторопевшего света.

Вот

один звездозуб,

острый,

узкий,

врезывается в край земли французской.

Чернота старается.

Потушить бы,

780 поймать.

А у самих

в тылу

разгорается кайма.

Никогда эффектнее не видал ничего я!

Кайму протягивает острие лучевое.

Не поможет!

Бросьте назад дуть.

Красное и красное - слилось как ртуть.

Сквозь Францию

790 дальше,

безудержный,

грозный,

вгрызывается зубец краснозвездный.

Ору, восторженный:

- Не тщитесь!

Ныне

революции не залить.

Склонись перед нею! -

А луч

800 взбирается на скат Апенниньий.

А луч

рассвечивается по Пиренею.

Сметая норвежских границ следы,

по северу

рвется красная буря.

Здесь

луч второй прожигает льды,

до полюса снег_а_ опурпуря.

П_о_езда чище

810 лился Сибирью третий лучище.

Красный поток его

уже почти докатился до Токио.

Четвертого лучища жар

вонзил в юго-восток зубец свой длинный,

и уже

какой-то

поджаренный раджа

лучом

с Гималаев

820 Сбит в долины.

Будто проверяя

- хороню остра ли я, -

в Австралию звезда.

Загорелась Австралия.

Правее - пятый.

Атакует такой же.

Играет красным у негров по коже.

Прошел по Сахаре,

по желтому клину,

830 сиянье

до южного полюса кинул.

Размахивая громадными руками, то зажигая, то туша глаза, сетью уха

вылавливая каждое слово, я весь изработался в неодолимой воле - победить.

Я облаками маскировал наши колонны. Маяками глаз указывал места легчайшего

штурма. Путаю вражьи радио. Все ливни, все лавы, все молнии мира - охапкою

собираю, обрушиваю на черные головы врагов. Мы победим. Мы не хотим, мы не

можем не победить. Только Америка осталась. Перегибаюсь. Сею тревогу.

Дрожит Америка:

революции демон

вступает в Атлантическое лоно...

Впрочем,

сейчас это не моя тема,

это уже описано

в интереснейшей поэме "Сто пятьдесят миллионов".

Кто прочтет ее, узнает, как победили мы. Отсылаю интересующихся к этой

истории. А сам

замер;

840 смотрю,

любуюсь,

и я

вижу:

вся земная масса,

сплошь подмятая под краснозвездные острия,

красная,

сияет вторым Марсом.

Видением лет пролетевших взволнован,

устав

850 восторгаться в победном раже,

я

голову

в небо заправил снова

и снова

стал

у веков на страже.

Я видел революции,

видел войны.

Мне

860 и голодный надоел человек.

Хоть раз бы увидеть,