Дмитрий Мережковский - Стихотворения 1883-1887

Ты к небесам мне светлый путь открой.

Склонясь ко мне с пленительной заботой,

Ты повторяй: «Будь добрым для меня,

Иди в борьбу, и мысли, и работай,

Вперед, за мной, — я поведу тебя!»

И каждой ласке, каждому упреку

Заставь меня ты радостно внимать;

Как женщина, ревнуй меня к пороку

И береги, как любящая мать.

1886

Милый друг, я тебе рассказать не могу,

Что за пламень сжигает мне грудь:

Запеклись мои губы, дышать тяжело,

Посмотрю ль я на солнце — мне больно:

Мое солнце, мой свет, моя жизнь

Для меня никогда не блеснут.

Я дрожу, я слабею, увы, —

Как мы жалки — бессильные девы!

Я себе говорила: мой путь лучезарен,

Он усеян гирляндами лотосов белых, —

Но под лотосом белым — о горе! — таилось

Ядовитое жало змеи,

И была та змея — роковая любовь!

Не лучи ли далекой луны,

Что бесстрастно-холодным сияньем

Так чаруют, так нежат,

Не они ль эту страсть

В моем сердце зажгли?

Мне сегодня вечерней прохлады

Ветерок не принес:

Отягчен ароматом цветов,

Как огонь, он обжег мне лицо…

Ты, один только ты, мой владыка,

Покорил мою волю, наполнил мне душу,

Победил, обессилил меня!

Что мне делать?.. Едва на ногах я стою…

Вся дрожу, помутилось в очах…

И мне страшно, мне тяжко, как будто пред смертью!..

1886

Свят Христос был тих и кроток <���…>

………………………………………………………….

Горе вам, Никониане! Вы глумитесь над Христом, —

Утверждаете вы церковь пыткой, плахой да кнутом!

………………………………………………………….

Горе вам: полна слезами и стенаньями полна

Опозоренная вами наша бедная страна.

Но Господь за угнетенных в гневе праведном восстал,

И прольется над землею Божьей ярости фиал.

Нашу светлую Россию отдал дьяволу Господь:

Пусть же выкупят отчизну наши кости, кровь и плоть.

Знайте нас, Никониане! Мир погибший мы спасем;

Мы столетние вериги на плечах своих несем.

За Христа — в огонь и пытку!.. Братья, надо пострадать

За отчизну дорогую, за поруганную мать!

Укрепи меня, о, Боже, на великую борьбу,

И пошли мне мощь Самсона, недостойному рабу…

Как в пустыне вопиющий, я на торжищах взывал

И в палатах, и в лачугах сильных мира обличал.

Помню, помню дни гоненья: вот в цепях меня ведут

К нечестивому синклиту, как разбойника, на суд.

Сорок мудрых иереев издевались надо мной.

И разжегся дух мой гневом — поднял крест я над главой

И в лицо злодеям плюнул, и, как зайцы по кустам,

Всё антихристово войско разбежалось по углам.

«Будьте прокляты! — я крикнул, — вам позор из рода в род:

Задушили правду Божью, погубили вы народ!»

Но стрельцов они позвали, ополчились на меня.

Речи полны дикой брани, очи — лютого огня.

И как волки обступили, кулаками мне грозят:

«Еретик нас обесчестил, на костер его!» — кричат.

То не бесы мчатся с криком чрез болото и пустырь, —

Чернецы везут расстригу Аввакума в монастырь.

Привезли меня в Андроньев, — тут и бросили в тюрьму,

Как скотину, без соломы — прямо в холод, смрад и тьму.

Там, глубоко под землею, в этой сумрачной норе,

Думал с завистью я, грешный, о собачьей конуре.

Я три дня лежал без пищи, — наступал четвертый день…

Был то сон, или виденье, — я не ведаю… Сквозь тень —

Вижу, двери отворились, и волною хлынул свет,

Кто-то чудный мне явился, в ризы белые одет.

Он принес коврижку хлеба, он мне дал немного щец:

«На, Петрович, ешь, родимый!» — и любовно, как отец,

Смотрит в очи, тихо пальцы он кладет мне на чело,

И руки прикосновенье братски-нежно и тепло.

И счастливый, и дрожащий, я припал к его ногам,

И края святой одежды прижимал к моим устам.

И шептал я, как безумный: «Дай мне муки претерпеть,

Свет-Христос, родной, желанный, — за Тебя бы умереть!..»

Это было на Устюге: раз — я помню — ввечеру

Старца божьего Кирилла привели мне в конуру.

С ним в тюрьме я прожил месяц; был он праведник душой,

Но безумным притворялся, полон ревности святой.

Всё-то пляшет и смеется, всё вполголоса поет,

И, качаясь, вместо бубнов, кандалами мерно бьет;

День юродствует, а ночью на молитве он стоит,

И горячими слезами цепи мученик кропит.

Я любил его; он тяжким был недугом одержим.

Бедный друг! Как за ребенком, я ухаживал за ним.

Он страдать умел так кротко: весь в жару изнемогал,