Алла Иоффе - Картинки. Рисование словом

Рождение Вениамина
И снова счастье: я ребенка жду.
Мне кажется, что это будет мальчик.
Опять я гордо на сестру гляжу.
Вот захочу и закачу скандальчик.
Ведь я теперь не хуже, чем она:
я снова Якову дарю младенца,
великой радости и гордости полна,
что первого рожу «переселенца».
Я счастлива… но где-то в глубине
мятущейся души живет тревога.
Боюсь рожать. С собой наедине
я сознаю: вне отчего порога,
неодолимый страх… да, я всего боюсь.
Хоть нынче я слаба, но с ужасом борюсь
Боюсь, боюсь рожать вне дома, а в пути!
О! Б-же! Б-же мой Единый, помоги!
Но срок не обойти. Пришла пора рожать
Ребенок там внутри не может больше ждать.
Ужасно больно мне, и силы нет терпеть.
Так долго, что могу я изнутри сгореть.
«Дитя моих болей» я сына назову,
хоть Яков может имя дать ему другое…
Так будет, если родами умру…
Покоя я хочу, без боли, лишь покоя…
За идолов меня Единый наказал…
всей этой болью… Нынче понимаю.
А Яков, Яков… он об этом знал…
Я ухожу… Прощайте! Умираю…

Он шёл сюда, чтоб праздновать Исход.
Исход из рабства — это ли не повод
подумать, глядя на небесный свод,
что путь из рабства бесконечно долог?
И, возлежа за праздничным столом,
о рабстве думал прошлом и духовном,
о том, что ждёт его народ потом,
за хрупкой гранью бытия земного.
И думалось о том, что изменить
он это положение не в силах,
ведь не заставить ближнего любить
тех, кто давно уже себе не милы.
Ну, что ж… Пусть будет так как Б-г решил.
Теперь готов Он жертвовать собою.
Но Он учеников любить учил,
а нынче вынужден просить иное.
Про всё что будет, знает наперёд:
ведь сам он режиссирует спектакль.
Иуда скоро близко подойдёт
и поцелует. Это будет знаком.
И каждый отречётся о него…
Последний раз они в кругу друзьями.
Потом уж с Ним не будет никого,
да, и они справляться будут сами.
Уж брошен жребий. Дальше будет так,
как будет, и никто пока не знает,
поймут ли люди данный свыше знак,
иль не поймут, а хуже — заболтают.

Беспричинная усталость
Навалилась мне на плечи.
Больше мыслей не осталось,
В голове гуляет ветер.
Словно в бурю в чистом поле
Все собою наполняя,
Тучи черной тяжкой боли
Он на сердце нагоняет.
Бесконечная усталость
Без единого просвета.
Не тревога и не жалость…
Ты — пустынная планета.
Над тобой бушуют вихри
Или ярко солнце светит.
Но твоя душа живая
Изменений не заметит.
Нет ни разума, ни духа.
Что же может быть задето?
Ты — ничто, а сердце давит.
Небо в тучах. Все без цвета.
Не несет ни капли света
День грядущий. Лишь тоска.
От заката до рассвета
Ни забвения, ни сна.
Я сама себе противна,
Неспособна ни на что!
И бываю агрессивна,
Превращаяся в ничто.
Где же счастье затерялось?
Видимо, моя звезда,
Словно в космосе комета,
Улетела в никуда.
Ах, зачем хвостом виляла?
Поманила… (демон злой!)
Может, просто ты упала
И лежишь на мостовой?
Где искать тебя не знаю,
Но иного нет пути.
Чтобы сердце снова билось
Надо мне тебя найти!
Дни уходят, С ними годы…
В серой дымке света нет.
Ничего не происходит.
У кого просить совет?
Кто подскажет? (Боже! Боже!
Ты же знаешь, я не зла.)
Коли помощь опоздает,
Можно выгореть дотла.
А из пепла возродиться
Не смогу я никогда:
Я не Феникс. Феникс — птица.
Боже! Где моя звезда?

Назойливый узор
Осеннего ковра
Под хмурым взглядом туч
Виднеется едва
И, будто бы укор,
Привязчивый мотив,
Так, словно смысл в нем,
В ушах моих звучит.
А дождь, потоком слез,
Отчаянье пролив,
Вдогонку длинно всхлипами
Застенчиво шуршит.
Нет ясности в душе,
И на сердце пурга.
Тревогу ливень слез
Смывает иногда.
Но нету ей конца,
Приходит вновь и вновь
И не помеха ей
Ни жалость, ни любовь.

Не пишутся ни проза, ни стихи.
И даже письма требуют ответа.
Под слой из страха, пепла и трухи
Доносятся дурацкие советы.
Они жужжат и кружатся вокруг,
Но не приносят капли облегченья.
И даже друг (мой самый близкий друг)
Никак не может разогнать смятенье.
Оно давно в душе моей живет
И требует все время на съеденье
Ту часть души, что тихо, но поет,
Которую не выел червь сомненья.
Чего боюсь и чем угнетена,
Я вам сказать, пожалуй, не сумею.
Но точно знаю, что душа больна,
А оболочка тянется за нею.