Юнна Мориц - Лицо

Головою к такому чижу,

К звездам, так облучающим север,

Что к моим облакам головой,

Головой к моим таинствам алым,

Он поклянчит в ладье гробовой

Плыть со мной под одним покрывалом.

Я отвечу на это, смеясь,

Я убью этот замысел шуткой, -

Ведь любая застывшая связь

Отвратительна пошлостью жуткой!

Нет, скажу я, останься волной -

Друг на друга мы с пеньем нахлынем!

Будь со мною — и только со мной! -

Но сверкай одиночеством синим.

Да, сверканье — вот главное в нас!

Обнажая его неподдельность,

Блещет близости острый алмаз,

Углубляющий нашу отдельность.

Тайный блеск — это жизнь, это путь

(Это — голая суть, я согласна!), -

Потому и раздвоена грудь,

Что не все до конца мне тут ясно.

1978

В том городе мне было двадцать лет.

Там снег лежал с краев, а грязь — в середке.

Мы на отшибе жили. Жидкий свет

Сочился в окна. Веял день короткий.

И жил сверчок у нас в перегородке,

И пел жучок всего один куплет

О том, что в море невозможен след,

А все же чудно плыть хотя бы в лодке.

Была зима. Картошку на обед

Варили к атлантической селедке

И в три часа включали верхний свет.

В пятиугольной комнате громадной,

Прохладной, словно церковь, и пустой,

От синих стен сквозило нищетой,

Но эта нищета была нарядной

По-своему: древесной чистотой,

Тарелкой древней, глиной шоколадной,

Чернильницей с грустившей Ариадной

Над медной нитью, как над золотой.

И при разделе от квартиры той

Достались мне Державин, том шестой,

И ужас перед суетностью жадной.

Я там жила недолго, но тогда,

Когда была настолько молода,

Что кожа лба казалась голубою,

Душа была прозрачна, как вода,

Прозрачна и прохладна, как вода,

И стать могла нечаянно любою.

Но то, что привело меня сюда,

Не обнищало светом и любовью.

И одного усилья над собою

Достаточно бывает иногда,

Чтоб чудно просветлеть и над собою

Увидеть, как прекрасна та звезда,

Как все-таки прекрасна та звезда,

Которая сгорит с моей судьбою.

1968

Мята в твоем зеленеет глазу,

Верба мерцает и вереск.

Заговор знаю — он мелет бузу,

Чушь, околесицу, ересь,

Воду он пестиком в ступе толчет,

Вечно темнит и туманит,

Враз не заманит — так вмиг завлечет,

Не завлечет — так заманит!

Вот и узнаешь, как было легко

Всем, кто летали со мною!

Что за трехглазое пламя влекло

Крепко забыть остальное?!.

Вот и узнаешь, какая тоска

Ветром каким прознобила

Всех, кого раньше брала в облака,

Всех, кого брать разлюбила.

Я отрываюсь легко от земли -

Дай только повод серьезный!

Плащ мой — в серебряной звездной пыли,

Путь мой — в черемухе звездной!

Это летают мои корабли

В глубь неизвестности грозной.

Плащ мой — в серебряной звездной пыли,

Путь мой — в черемухе звездной.

Это меня не узнал ты вчера

В молниях, в огненном шлеме.

Сириус — брат мой, Венера — сестра,

Ты — мое лучшее время.

1977

Мое созвездье — Близнецы,

Моя стихия — воздух.

Меркурий, сердолик, среда

Приносят мне удачу.

И, как считают мудрецы,

Такой расклад на звездах -

Что в среду или никогда

Я что-нибудь да значу.

Меркурий плавает во мгле,

А сердолик — в Тавриде,

А на земле — моя среда

Приносит мне удачу.

И в среду — я навеселе,

Я в среду — в лучшем виде,

Ах, в среду или никогда

Я что-нибудь да значу!

И если кто-нибудь отверг

В издательстве мой сборник,

Когда была я молода

И жизнь вела собачью, -

Так значит, было то в четверг,

В четверг или во вторник, -

Ведь в среду или никогда

Я что-нибудь да значу.

Когда в один из прочих дней

Я стану легким светом,

Где в роге Млечного Пути

Пылает спирт созвездий, -

Тогда я напишу ясней

Об этом же, об этом, -

Откройся, третий глаз,

прочти Мои благие вести!

1978

Там цвел миндаль. Сквозило море

Меж кровель, выступов, перил.

И жизни плавали в просторе,

И чей-то шепот говорил

Об этом. Нежно пахло летом,

Небесной влагой, огурцом.

Душа, стесненная скелетом,

Такое делала с лицом,

Что облик становился ликом

Судьбы. Торчали из резьбы

Черты в изломе полудиком:

Жаровней — глаз, скула — калмыком,

И сушь растресканной губы. Над миндалем

Бахчисарая, Где скифы жарили форель,