Юнна Мориц - Лицо

есть гениальные мысли о смерти читательских масс.

Вот ерунда какая в моих мозгах мелочится,

а крупная публика жаждет лирического ожога,

ей кажется, что поэзия — нечто вроде подохналога.

А поэзия — это кредитная линия Господа Бога.

1998

День насытился страстями,

Над квартирой спит квартира.

Небо звездными кистями

Оплело ограду мира.

Сторожа гремят костями.

На бревне вздыхает пара.

Гамлет — пьян, бредет с гостями,

На груди бренчит гитара, -

Он рычит, что это — лира.

А над ним — как на смех! -

Лира, Несгораемая дура,

Мерзнет в облаках от жара, -

У нее — температура,

У гитары — синекура.

Плачь, гитара! Плачь, гитара!

Окати ведром эфира

Воздух душного бульвара.

Что за варварская мера:

Отрицать, что ты — не лира!

Вздрогни! Кто кому — не пара?

Этот спор решит рапира!

Потому что в лапах вора

Обе, лира и гитара,

Смехотворны, словно помесь

Будуара и амбара.

Плачь, гитара! Плачь, гитара!

Окати ведром эфира

Воздух душного бульвара,

Но не плачь, что ты — не лира!

Вот воздушными путями

Погромыхивает хмара,

Как фигура Командора.

И кудрями трубадура

Извивается над нами

Электрическое пламя -

Жуткий ливень хлынет скоро!

Плачь, гитара! Плачь, гитара!

Окати ведром эфира

Воздух душного бульвара,

Липового коридора, -

Воздух, мучающий сердце,

Словно кофе Эквадора!

Древность дышит новостями:

Например, губа — не дура,

Не создай себе кумира,

Целое не мерь частями,

Прочее — литература!

Ах, как люто мерзнет лира

В час, когда в котле бульвара

Задыхается гитара

И с хрипением пускает

Изо рта пузырь повтора:

Плачь, гитара! Плачь, гитара!

Окати ведром эфира

Воздух душного бульвара.

Плачь, любимица трактира!

Плачь, красавица базара!

Плачь, кормилица фольклора!

1975

Косточкой вишневой -

В мякоти заката…

Все, что стоит жизни, -

Очень облакато.

1986

Когда неясный образ мне внушен,

Его рисую я карандашом

И к линии прислушиваюсь гибкой…

Пока не вспыхнет узнаванья свет

И с ним — из тьмы исхищенный портрет

Живого звука с милосердною улыбкой.

Тогда, на горле блузу распахнув,

Я тонкое беру, как стеклодув,

И звук живой вдыхаю в эту пленку -

И вся в нее уходит жизнь моя

В прозрачном виде, как воздушная струя..

А звука ненаглядное лицо

Так переливчато и, Господи, так звонко!

1984

Белизна, белизна поднебесная,

Ты для тела, как видимо, тесная,

А душе — как раз, в пору самую.

Это я, Господь, перед мамою

Заслоняю вход, не пускаю в рай,

Будь он проклят, сей голубой сарай!

Хоть воткни меня гадом в трещину, -

Не отдам тебе эту женщину!

Буду камни грызть, буду волком выть,

Не отдам — и все! Так тому и быть!

Мама — веточка, мама — синичка.

На спине голубая косичка.

Я покорно врачу помогаю,

На носилки плечом налегаю,

Я владею иглой и пинцетом,

Я собою владею при этом:

Мама! Веточка! Мама! Синичка!

На спине голубая косичка.

Кровь не пахнет, не пахнет нисколько,

Алым обручем в небо — и только,

Был — и нету, родился — и умер.

Только крика прощального зуммер:

Мама! Веточка! Мама! Синичка!

На спине голубая косичка!

В рай — тринадцать холодных ступенек.

Ни бессмертья, ни славы, ни денег, -

Не хочу! Поняла! Отвергаю!

На носилки плечом налегаю.

Не нужна мне небесная манна,

Мне нужна моя смертная мама!

Мы поселимся в тихоньком месте,

Мы умрем — только рядышком, вместе.

Отче Город! Прими мою скорбь.

Не сочти эту скорбь за уродство.

В нашей комнате — призрак сиротства.

Отче Город! Прими мою скорбь.

Ты совсем не исчадье греха.

Ты — огромный Дворец пионеров,

Собирающий после уроков

Школу-студию прозы-стиха.

Голубь Город! Прими мою скорбь

Ты совсем не исчадье пороков,

Ты — отдушина после уроков.

Голубь Город! Прими мою скорбь.

О, пожизненный запах жилья -

Дух еды и младенческой кожи.

Это кто, на зайчонка похожий?

Это — смертная мама моя.

Это — нежности синяя мгла.

Это — дымчатой птицы круженье.

Это — счастье лежать без движенья

В оболочке родного тепла, -

Ни обиды, ни боли извне.

Сладковато немеет лодыжка,