Николай Агнивцев: Блистательный Санкт-Петербург

Пусть он невидим! Пусть далек он!
Но в грохоте парижских дней
Всегда, как в медальоне локон,
Санкт-Петербург — в душе моей!

Когда тебя увижу, вдруг,
Вмиг под дрожащей пеленою
Весь старый пышный Петербург
Встает, как призрак, предо мною:

Декабрьских улиц белизна,
Нева и Каменноостровский,
И мирный говор Куприна,
И трели Лидии Липковской;

И пробка шумнаго «Аи»,
И Вильбушевич с Де-Лазари;
Пажи бессменные твои —
На пианино, и гитаре;

И — всех встречающий дом твой,
Где не слыхали слова: «Тише!»
И — неразрывные с тобой
Александринские афиши!..

Ты — знамя юности моей,
Тебя несу в душе доныне!..
Ты — отблеск петербургских дней
На приютившей нас чужбине!

В этот день, как огромный опал,
Было небо прозрачно… И некто,
В черный плащ запахнувшись, стоял
На мосту у Большого проспекта…

И к нему, проскользнув меж карет,
Словно выйдя из бархатной рамы,
Подошла, томно вскинув лорнет,
В голубом незнакомая дама…

Был на ней голубой кринолин,
И была вся она — голубою,
Как далекий аккорд клавесин,
Как апрельский туман над Невою…

— «Государь мой, признайтесь: ведь вы
Тот вельможа, чей жребий так славен,
Князь Тавриды Потемкин?» — «Увы,
Я всего только старый Державин!».

И, забыв о Фелице своей,
Сбросив с плеч тяготившие годы,
Старый мастер сверкнул перед ней,
Всею мощью державинской оды…

Но она, подобрав кринолин,
Вдаль ушла, чуть кивнув головою…
Как далекий аккорд клавесин,
Как апрельский туман над Невою…

Рассветает! Даль зовет
В вихри звоном санным!..
Тройка стынет у ворот…
— «Ну-ка, Петр, к цыганам!»…

Гаркнул зычно Петр: «Па-а-а-ди!»
(Парень он таковский!)
И остался позади
Каменноостровский!..

Лейб — гycapскиe усы
Вмиг заиндевели…
И уткнулись все носы
В серые шинели!..

И, сквозь снежный адамант,
Для лихой попойки,
Залетели в «Самарканд»
Взмыленные тройки!

— «Тусса! Тусса! Тусса!
Мэкамам чочо!..
Це-е-еловаться горячо!»…

Кулебяка «Доминика»,
Пирожок иэ «Квисисаны»,
«Соловьевский» бутерброд…

Вот триптих немного дикий,
Вот триптих немного странный,
Так и прыгающий в рот!..

Каждый полдень, хмуря лики,
Предо мною из тумана
Трое призраков встает:

— Кулебяка «Доминика»,
Пирожок из «Квисисаны»,
«Соловьевский» бутерброд!..

Вы не бывали
На канале?

На погрузившемся в печаль
Екатерининском канале,
Где воды тяжелее стали
За двести леть бежать устали
И побегут опять едва ль…
Вы там наверное бывали?
А не бывали — очень жаль!

Эрот в ночи однажды, тайно
Над Петербургом пролетал,
И уронил стрелу случайно
В Екатерининский канал.
Старик-канал, в волненьи странном,
Запенил, забурлил вокруг
И вмиг — Индийским океаном
Себя почувствовал он вдруг!..

И заплескавши тротуары,
Ревел, томился и вздыхал
О параллельной Мойке старый
Екатерининский канал…
Но, Мойка — женщина. И бойко
Решив любовные дела, —
Ах!.. — Крюкову каналу Мойка
Свое теченье отдала!..
Ужасно ранит страсти жало!..
И пожелтел там, на финал,
От козней Крюкова канала
Екатерининский канал!..

Вы не бывали
На канале?

На погрузившемся в печаль
Екатерининском канале,
Где воды тяжелее стали
За двести лет бежать устали
И побегуть опять едва ль?
Вы там наверное бывали?
А не бывали — очень жаль!

Как вздрогнул мозг, как сердце сжалось.
Весь день без слов, вся ночь без сна!
Сегодня в руки мне попалась
Коробка спичек Лапшина…

Ах, сердце — раб былых привычек!
И перед ним виденьем, вдруг,
Из маленькой коробки спичек
Встал весь гигантский Петербург:

Исакий, Петр, Нева, Крестовский,
Стозвонно-плещущий Пассаж,
И плавный Каменноостровский,
И баснословный Эрмитаж,

И первой радости зарницы,
И грусти первая слеза,
И чьи-то длинные ресницы,
И чьи-то cеpыe глаза…