Евгений Клюев - Зелёная земля

и двойственным таким, таким лукавым!

Вкусив искусств… но не об этом речь -

речь всё о той же самой одиссее,

когда не удаётся уберечь

скорлупку-память на воде осенней.

Носить улыбку на устах,

как птицу на руках,

и хохотать, никем не став,

оставшись в дураках,

и знать: пока растёт трава,

ты точно будешь жив,

и заучить свои слова,

и не хотеть чужих,

не думать о минувших днях

и о грядущих днях,

и вздох рассеянный ронять -

и забывать поднять…

И, улыбнувшись в полный рост

в глаза чужих химер,

подумать: здесь построят мост -

Мост Вздохов, например.

Какой золочёный учёный паук,

магистр беспечных наук,

ткал просто из воздуха – снов и теней -

материю жизни моей?

Такая непрочная… рвётся в руках

и крошится, и не удержишь никак,

и годы идут, и трещит всё сильней

материя жизни моей.

А глупой душе этот треск незнаком -

ей всё бы порхать по твоим облакам:

душе невдомёк, что трещит всё сильней

материя жизни моей!

Возьми-ка, дружок, на свои облака

хотя бы два-три золотых лоскутка:

надставить – на несколько солнечных дней -

материю жизни твоей.

Рассказать, как лунатики падают с крыш,

до небес дотянувшись едва лишь?

Но тебя уже нет… ты всё время спешишь -

и всё время везде успеваешь.

Это только меня полоумная плеть

подгоняет, считая секунды,

это мне одному никуда не успеть -

никуда не успеть ниоткуда.

Слава тем, кто с иглой, слава тем, кто с метлой,

слава тем, кто встаёт в полседьмого -

и кого не смутит никакой поцелуй,

никакое сердечное слово:

и да стелется шёлком под ними проспект,

да продлятся их дни и их полдни!

Я тебя на руках понесу, чтоб успеть

до закрытья – чего, я не помню.

Значит, вечная слава тебе и хвала,

что на свете на чёрном… на белом

ты начать успеваешь и кончить дела -

и что любишь меня между делом.

Безо всякой такой сноровки,

ничего не умея вовсе,

понимая, что это глупость

и что этому грош цена -

из меня можно вить верёвки,

из меня можно делать гвозди,

из меня можно строить крепость,

если крепость тебе нужна.

Хочешь – скипетром и державой,

хочешь – свечкою к аналою,

хочешь – кроткой улыбкой Будды

под ногами, в пыли, в золе… -

одного из меня, пожалуй,

не получится: стать петлёю

для тяжёлой твоей свободы,

придавившей тебя к земле.

На тему жизни, смерти и любви -

не хватит ли об этом, не сказать ли

о чём-нибудь ещё?

Да всё некстати,

что кроме жизни, смерти и любви.

А слово кружит бабочкой ночной

меж трёх миров, предложенных на пробу, -

и все они, увы, не так уж чтобы…

да где же взять какой-нибудь иной!

И слово кружит, а века гудят,

века растут – планета молодая

стареет… слово кружит невпопад,

всё примеряясь, медля, выжидая -

крылатое такое существо

без страха и, должно быть, без упрёка -

порхает, не касаясь ничего,

всё около, всё близко, всё далёко.

Вечереет, и темнеет, и пустеет наша жизнь,

и часы идут, а парки… нет, не парки – шелкопряд

тянет ниточку, и прялочка вертится и жужжит

столько дней уже подряд и столько лет уже подряд.

Что за ниточка такая, для чего она блестит?

Это шёлковая ниточка, для связи всех времён!

Кто там держится за ниточку, стареет и грустит -

это Бог грустит о вечере, что кончится и он.

Видишь, прошлое всё думает, куда бы ускользнуть,

да за шёлковую ниточку потянешь – и опять

всё воротится обратно, пусть хоть и на пять минут:

посидеть за чаем сумрачным, поплакать, помолчать.

Можно вытянуть и будущность без всякого труда -

потяни в другую сторону, попробуй-ка рискни!

Лишь бы прялочка вертелась… а из коконов всегда

вылетают только бабочки, лишь бабочки одни.

На высоком летнем береге,

где сидят два воробья,

есть на всякие истерики

пол-улыбки у тебя:

пол-улыбки, полкораблика -

возле всех моих пучин,

полфонарика, пол-яблока:

мол, не хмурься без причин!

На любой тяжёлый обморок -

бросить ночь, махнуть в кабак! -

у тебя есть грозный оберег -

пол-улыбки на губах.

И за праздные терзания

(не терзайся, идиот!)

нас с тобой сквозь утро раннее

пол-лошадки увезёт.

1

Дню заканчиваться лень,