Александр Житинский - Снежная почта

И все-таки, когда моя душа,
Как говорят, покинет это тело,
Спасительной свободою дыша,
Она не будет знать предела.

Неправда, что всему один конец.
Душа моя – фонарик путеводный
Среди теней, которыми Творец
Не дорожит во тьме холодной.

Неотличим от прочих только тут,
Незримый свет храню я под секретом.
Но если все ослепнут и уйдут,
Кто уследит за этим светом?

В военном городке
Проходит смотр дождей.
Бетонный плац покрыт
Горошинами града.
А где-то вдалеке
От суетных страстей
Суровый Бог сидит
И с нас не сводит взгляда.

С невидимым врагом
Неслышимые мы
Ведем наш разговор
На радиочастотах,
Но спорят о другом
Далекие громы,
И слышен этот спор
На всех земных широтах.

Величествен раскат
Небесного огня.
Я бледен от стыда
Перед лицом Природы.
Прислушайся, мой брат,
И не убий меня
В день Страшного суда,
Постигшего народы.

Был он пойман на пятой позиции,
Где лежал абсолютно без сил.
Наш майор, как сотрудник милиции,
Мигом за уши зайца схватил.

В маскировочной сети запутанный,
Что скрывала ракету от глаз,
Заяц был молодой и запуганный,
Чем-то очень похожий на нас.

С выражением дикого ужаса
Заяц криком отпугивал смерть,
А майор, багровея и тужася,
Постепенно распутывал сеть.

Он кричал, вероятно, о разуме,
Этот заяц, поднявший губу,
А майор равнодушными фразами
Предрекал ему злую судьбу.

Он взывал к человеческой жалости
Или к совести нашей взывал,
Но майор лишь бранил его шалости,
А ушей его не выпускал.

О мыслитель, вопящий о бренности!
О философ, застрявший в сети!
Жалки наши духовные ценности
И бессильны кого-то спасти.

Стареющий полковник не успел
Повоевать. Теперь уже недолго
До пенсии. Я славлю чувство долга,
Но мне обидно за его удел.

Вот вам деталь: когда он говорит,
Он раскрывает рот, как для приказа,
Но мирная обыденная фраза
Заметно портит общий колорит.

Всю жизнь он терпеливо ждал войны,
В то время как вокруг другие лица
Могли спокойно жить и веселиться,
Не ощущая перед ним вины.

Средь прочих я, писатель этих строк,
Мог ворошить свой дедовский рифмовник
Лишь потому, что где-то жил полковник,
Не спал, служил, был к подчиненным строг.

Теперь представьте: где-то в глубине
Америки, у черта на куличках,
Жил некто в соответствующих лычках,
Не спал, служил, готовился к войне.

Он тоже, к счастью, не успел убить,
И тоже будет вскорости уволен.
Не правда ли, наш мир немного болен?
Иначе это трудно объяснить.

Мужчины играют в войну.
Один, побелевший от ярости,
Стреляет в другого без жалости,
Укрывшись от пуль за сосну.

Солдат девятнадцати лет,
Приученных службой к усердию,
Вовек не склонял к милосердию
Полит – извините! – просвет.

Чего же ты хочешь от них,
Твоих молодых современников?
Ужель превратить их в изменников
Посредством читания книг?

Ты сам опоясан ремнем,
Одет в гимнастерку с погонами,
И теми же замкнут законами,
И тем же сгораешь огнем.

Мой брат, капитан третьего ранга,
На взгляд чуть поменьше среднего танка,
Служил в районе Белого моря
И жил, как мне кажется, там без горя.

Ему полагались оклад и форма.
В Крыму отдыхал он, устав от шторма.
Теперь в Академии Вэ эМ Флота,
Как зверь, он секретное учит что-то.

– Ну что? – говорит он. – Как в мире слова?
Пальто, – говорит, – у тебя не ново.
– Ну да, – говорю донельзя нежнее. —
Куда нам, писателям! Вы нужнее.

– Угу, – отвечает, косясь в тетрадку. —
Могу, – говорит, – одолжить десятку.
– Нет-нет, это лишнее. Что я, нищий?
Поэт, – говорю, – сыт духовной пищей.

– Ха-ха! – он смеется. – А кроме шуток?
Стиха не сложить на пустой желудок.
– Ну да! – отвечаю, тетрадь листая. —
Беда – это если душа пустая.