Александр Житинский - Снежная почта

Не понять даже самую малость
Из увиденных мною окрест:
И ребенка невинную шалость,
И стареющей женщины жест.

И поэтому в силу привычки
Говорю, как могу, о себе:
– Пассажиры, – прошу, – электрички!
Хоть в моей разберитесь судьбе.

Я такой же случайный прохожий,
Представитель трудящихся масс.
Вот ладонь. Наши линии схожи.
Вот стихи. Они тоже про вас.

И, внимая им на повороте
И в пространстве чертя полукруг,
Может быть, вы себя узнаете
И себе удивляетесь вдруг.

Казалось бы, уже забыл
Тебя за давностью утраты.
Умерен юношеский пыл
И стерлись имена и даты.

Казалось бы, ты далеко,
Мы знать не знаем друг о друге.
Но вот поди ж ты, как легко
Подняться вновь душевной вьюге!

Девчонка, школьница, как ты —
И некрасива, и красива,
Твои далекие черты
Случайным взглядом воскресила.

Она взглянула, как тогда.
Не знаю, что уж ей казалось?
Моя давнишняя беда
Ее, по счастью, не касалась.

Искала, может быть, ответ,
Косясь и с кем-то там толкуя?..
Но я-то прожил столько лет.
Но я-то видел в ней другую.

Прости, зверек неосторожный,
Попавший в сети хитреца!
С какой улыбкой невозможной
Ты сберегаешь честь лица,

Скрываешь признаки испуга,
Твоя ладонь слегка дрожит.
Мы так опасны друг для друга,
Что, может, вправду нам дружить?

И, прикрываясь легким тоном
Коротких и случайных встреч,
Быть верным всяческим законам
И долг беречь, и дом стеречь.

Напишу ему: «Здравствуй, потомок!
Ты прости, что твой пра-пра-прадйд
Был по вашим понятьям подонок
И к тому же никчёмный поэт.

Ты прости ему бедную лиру,
И обман, и притворство его.
Он хотел лишь понравиться миру
И повсюду играл своего.

Среди русских считался он русским,
Средь евреев казался еврей,
Среди женщин был чуточку грустным
И веселым средь старых друзей.

В этом не было даже расчету,
А скорее, позор да беда.
Но по самому строгому счету
Был чужим он везде и всегда.

Поносили его и венчали,
Улыбался он, скромен и мил.
„В многой мудрости много печали“,—
Повторять он частенько любил.

Утомясь от борьбы постепенно,
Стал он тих и покорен судьбе.
Ну, а если сказать откровенно,—
Он мечтал быть понятным тебе.

Ты прости ему эту записку,
Заготовленную наперед…
Знаю я: наша встреча не близко.
Холод времени пальцы сведет».

Непонятно – где,
Непонятно – как,
На одной звезде
Жил один дурак.

Он не изучал
Книжек мудрецов,
Не видал начал,
Не видал концов.

Только ел да ел,
Только спал да спал,
Но однажды сел
И во сне сказал:

«Объясните мне,
Для чего живу?
Или я во сне,
Или наяву?»

Тут над ним как раз
Ворон пролетал
И, скосивши глаз,
Так ему сказал:

«Я живу в труде
Несколько веков.
Стало на звезде
Много дураков.

Видно, я отстал,
Это верный знак…»
«Долго ли я спал?»,—
Говорит дурак.

Он протер глаза,
Голову поднял,
Глянул в небеса,
Звезды увидал.

«Я не так уж глуп,—
Проворчал дурак.—
Вот звезда Дануб,
Вот созвездье Рак.

Вижу Южный Крест,
Вижу Млечный Путь…
Столько разных мест
Знает кто-нибудь?»

Ворон каркнул раз,
Ворон каркнул два
И, скосивши глаз,
Он сказал слова:

«Черен день-деньской,
Страшен час суда.
Где звезда тоской,
Там близка беда».

И, сказавши так,
Дальше полетел.
Ну, а наш дурак
На звезде сидел.

Чтоб понять мораль
В небо не смотри.
Бесконечна даль.
Истина внутри.

Мертвые, мертвые,
совершенно мертвые люди
Пьют, смеются похабному анекдоту.
Мертвые женщины носят мертвые груди
Так, словно выполняют общественную работу.

Когда же я умер? Какую смертную дату
Прикажете выгравировать на блестящей табличке?
Мертвый мой голос, точно завернутый в вату,
Не имена называет теперь, а клички.