Людмила Кулагина - Под сенью осени

От кота я ловко убегала
И прозрачной закрывалась дверью;
Я его жалела, но не стала
Связывать судьбу свою и зверью.

И стихи сквозь сумрак пробивались, –
Я теперь не помню смысла строчек, –
Поветелью в сны мои вплетались:
Я спала, мне спать хотелось очень.

Утром встала, шлейф из снов растаял.
Что за странность сны – души творенье?
Почему я больше не летаю?..
Кто диктует в снах стихотворенья?..

Двѝжима мечтами и гормонами,
Юность птицу счастья вечно ищет.
Старость ищет с совестью гармонии
Да доступной для протезов пищи.

Дверь истины навеки запертá.
Нам слышен слабый шорох лишь за дверью.
И мáнит, и страшит последняя черта,
Где истина воздастся всем по вере.

Пока ж волнует нас уменье жить,
Процессом наслаждаясь в полной мере,
Не истиной, но счастьем дорожить,
Плоды познаний посвятив химере.

И голос внутренний глуша в себе
(чем только этот голос не глушили),
Жизнь óтдали на откуп мы судьбе:
Так проще и привычнее, – решили.

Что ни случись, есть оправданье – Рок.
Приятней жить, ни в чём не виноватым.
Нам истины был преподан урок,
А мы за ним увидим злюку–фáтум.

Желаний мчит–кружѝт водоворот,
Несётся жизнь, как пожелтевший листик,
Всё дальше, дальше, дальше от ворот,
Где различим был тихий голос истин.

У неё «семь пятниц на неделе».
Тяжелее дней привычный воз.
Теплится сознанье еле–еле:
У неё рассеянный склероз.

Вместо жизни – страсти сериалов
Да соседских сплетен языки.
Ей теперь событий надо мало,
Чтоб попасть в объятия тоски.

Мучится бессонницей ночами,
Днём впадая в сон–анабиоз.
Снилось что? – Она пожмёт плечами:
Память съел рассеянный склероз.

Рвётся в прошлый мир, в деревню детства,
К маме – упокойнице… живой.
От тоски не знает, куда деться. –
Дай ей пряник утешенья свой.

Приласкай беспомощную старость,
Хлебушком вниманья накорми:
Ей совсем чуть–чуть уже осталось…
Пожалей, прости и обними.

Я одиночеством болею, точно гриппом,
И нет спасения–лекарства от него.
Кричит душа безмолвным долгим криком:
Избавьте, люди, от затвора моего.

Придите, помогите одолеть мне
Разлуки бездну, сделав верный шаг.
Бежит–спешит техничное столетье,
Но в нём жива ещё, пока жива душа.

Ей не нужны ни блеск, ни звёздность сýдеб:
Она к другому сердцу рвётся вновь,
Все премии–призы легко забудет,
Когда звучат в ней дружба и любовь.

Но люди всё бегут на голоса удачи,
Чтоб счастье мнимое в удачах обрести,
Не слыша душ своих, что горько плачут –
Скитальцы бесприютные в пути…

Оперлáсь на клюкý, молчаливо
Русь стоит на развилке дорог.
Смотрит с неба на Русь сиротливо
Полумесяца выгнутый рог.

Дýму думает, горькую думу,
У ракитного стóя куста:
Много было посул, много шума,
А котомка народа пуста.

Обобрали его, ободрали,
Словно липку в горячий сезон,
Обирая, бессовестно врали:
Как свободен, богат будет он.

А народ свои уши развесил,
Тáтям сам закрома отворил.
Вор стал, вправду, богат и известен, –
Он ведь нам про себя говорил.

У него теперь яхты и нéдра,
Не в халýпах живёт – во дворцах,
В Ниццах лечит неслабые нервы,
Позабыв осчастливить творца

Всех удобств, всех роскошеств и неги,
Всех комфортов отелей, дорог…
Плачет Русь у разбитой телеги.
Стынет в небе луны жёлтый рог.

Серпом и молотом по яйцам
Прошлись – и Фабержé и Рябы.
За «сказки» прошлого бы каяться,
А мы, как дети, новым рады…

Душа… Где ты во мне живёшь, душа? –
Я думаю умом, а плáчу сердцем.
Работу совершаешь, не спеша,
Не требуя ни злата, ни сестéрций.

Где эфемерное сокровище твоё –
С грехом не согласованная совесть,
Чей голос жжёт, как рану жёсткий йод,
Кто вносит правки в жизнь, как будто в повесть?..