Владислав Дорофеев - Поколение судьбы

Хор
Оставаясь невидимым, поет мужской хор. Женский хор выходит танцевать.)
Еврейку злую милой
я окликал подчас,
ее ласкал и силой
владел ее тотчас.
Она нагая дама,
еврейская мадонна.
Когда-то мы лежали
и жили в дивном зале,
твои большие груди
стыдили чьи-то судьи,
желали безразличья
глаза косые птичьи.
Ночное безразличье
холодное плыло,
ты нега и двуличье,
ты красное дупло.
Спала ты где-то в белом,
под красным колпаком,
испачканное мелом,
лицо красно виском.
Проснулась ты одна
животная весна,
а волосы до дна
все выпила роса.

Иродиада
Я счастья хотела и мира,
я жажду не крови, а вин,
и мысль мою дочь и гетеры
танцуют во славу любви.

Раб
Руками уста мои рвет на куски,
зарницами глаз обнажает мне душу
и телом своим затмевает века.
Не женщина, деспот, сплетенный из змей.

О, ноги, держитесь за землю,
не дайте исчезнуть и вверх улететь.

Руками нащупаю я господина,
он жив, восседает с женой,
значит, и я не в постели
с обличием дьявола и сатаной.

Пахнут где-то миндалем
слова обращенные в кровь,
великое горе в темнице бушует,
мир грянет на землю,
вонзится осколками в плоть.

Мой господин, уже все коченеют,
мертвеют судорогой лиц,
вот-вот пустыми тушами
обрушатся в открытый Аваддон.

Я вижу тени бродят
на дне пустынном зла,
я вижу песнь заводит
прощальную Земля.

На небе ясный месяц,
Великий Город спит,
я слизью растекаюсь
под пятками ее.

Хор (женский)
С еврейкой в белом зале
опять затанцевали,
крутились и рычали,
плясать и петь устали,
разделись донага,
но снова как юла,
еврейка закрутилась,
к танцорам запросилась.
А рядом все седые,
служанки молодые
танцуют и ликуют,
да в зеркале пируют.
На лицах бледны маски,
да не желают ласки.
Земное не видали,
а тело потеряли.

Иоанн
Готовил жрец-провидец
фантомную судьбу
и воспитал как видел,
я это понял тут.

Креститель, я креститель,
простой солдатик, раб,
мой жрец, отец мой, мститель —
всевидящий Зураб.

Народ наш умер тайно
за горизонтом гор.
Я, странник из пустыни,
великий Ирод, Саломея. Вот —
последние народа имена.

В уединении мы жили.
За счет великих слов
народы нас кормили,
потом пришла любовь.

Меня растлили в храме,
раб странника смотрел,
брат Ирода убит жрецами,
я умираю как хотел.

Саломея
Скоро, скоро смерть, мой милый,
тебя люблю и совершаю грех,
но больший грех собой открою,
войду убийцею к всевышнему царю.
Мой будет жребий брошен
сегодня на пиру,
мой танец начат в рае,
а кончится в аду.
Ребенок светлоглазый,
морская колыбель,
я вижу рабства ложе,
но мне идти за ним.

Толпа
Мы верили небу,
нам дали еды,
наследник явился
и удалился в пустынь.

Ирод
Всевидящие мертвецы!

Ах, дочь, приемная девица,
плясала будто в судный час,
немного слез, немного львица.

Хор (женский)
Рассвет в воде колышит,
еврейка вся не дышит,
прошел и бог по следу,
забыл про плаксу-деву.
В сафьяновых сапожках,
не всадник, многоножка —
махнул мечом немножко,
разбил девицу-крошку,
по водам скачет милый,
а воды пахнут илом.

Саломея
Вот близок лучший час,
мой мальчик!

Там мы вместе построим по дому,
там полюбишь меня не любя,
там не будешь распят, как икона,
там распутник не знает креста.

Там распутница ходит седая,
взгляд кидает из смутных бровей,
и сонным именем древним пугая,
приготовит тоску из кровей.

Там ещё не боятся измены,
там не тронутый горный подъем,
там в молитвах сжигают за веру
и детей уважают за то.

Труп лежит на дороге, мешает,
гроб качает Илья на горе,
плачет, горе безумный играет,
меч достанет и вновь достает.

По излучине скатимся долу,
крылья снимем и перья сожжём,
имя вырвем из пасти надгробья,
поживём ещё вместе, а после умрем.

Хор (мужской)
Море плещет раздувшейся рыбой
и заломленный парус устал,
в лодке двое и волны под лодкой.
И Тетрарх на носу засыпал.

Я молиться заставлю их утром,
парафином покрою нагие тела,
сатану призову, расстреляю Тетрарха,
Землю глазом увижу ее.