Владислав Дорофеев - Поколение судьбы

Странник
В ногах моих зеленый берег,
Мария рядом на песке.
Я вижу старое лицо.

Я лучше стану человеком смертным,
Марию сотворю женой,
мать сделаю обратной Саломеей,
крест переплавлю в рыжую Луну.

Саломея
За смерть Иоанна жизнь Странника.
Я помогу ему грехами,
я собственное тело брошу под камнями,
а он из жалости ко мне
уйдет и от креста.

Он – гордый, нервный Иоанна обнимал
и тайный рок воспринимал.
И тут прошелестело.
Он – твоя награда!

Иоанн
Так получился странный не-обман,
больная птица в небо улетела,
но я еще хочу увидеть май,
но женщина взялась за дело.
Все верно, но ее кручина
не сможет головой моей переменить судьбу.
Умру я, выживет соратник неба.
Есть только месяц толстый
летом ранним,
есть только зелень за окном,
и кто-нибудь еще заставит
толпу бежать за правдою босой.

Хор (женский)
Еврейка золотая,
слегка в глаза косая;
ребенок рядом нежный,
безликий, безмятежный.
А мама-девушка,
еврейка-евушка
спала и почивала,
безбрежие алкала,
и ветер ей на ушко
пел красную ракушку.
Нагая, словно, солнце,
а верно ей в оконце
ребенок кинул шаль
массивную, как даль.

Странник
Нам захочется петь в синагогах старинных,
крест на горло и ночи о снах,
кто-то станет гиеной в могилах,
кто-то падалью станет, себя рассказав.

Я люблю приходить незнакомым
в незнакомые прежде дома,
и в пустынные залы к знакомым
не люблю я входить для себя.

Громкий звук тишины в белом зале.
На скамейке сидящие люди ночей,
племя женское лебедя стаей
окружают вождя гласом тихим очей.

Хор (мужской)
И живо голубое
спустилось колесо,
и черное, седое
оставило нас зло.
Какие-то народы
нам заступили входы,
все пасти разевают,
двуликие рыдают
и крестятся нарошно,
хихикают истошно,
вытаскивают чрево,
в котором дети-девы.
«Еврейка – не жена!
Сгорите вы дотла!»
«Она моя звезда!
Она меня нашла!»
Тут звезды опустились,
народы провалились,
в лесу, в ночной избе
мы молимся судьбе,
по лестнице плывем
нагие и поем.
Тут каменные двери
огромно растворились,
испуганные звери
в одеждах появились —
стреляли и терзали,
и резали, и жрали.
Без страстных сожалений
ушли мы от сражений,
посмотрят нам на спины
и плачут дико псины.
И тут же золотое
спустилось колесо,
молчат за аналоем
старушка и весло.
Встречает нас царица —
заогненная жрица —
по-русски говорит,
раздеться нам велит:
«Молчите без сомненья,
за лесом вам спасенье —
в небесном ожерелье
земное наслажденье.
Вы – белая весна,
молчите, как волна!»

Странник
На колени меня, на колени поставьте,
приготовьте всех женщин от мира.
Я не умер, с женой не простился,
для неведомых женщин молился судьбе.

Саломея
Для тебя танцевать я хочу!
О! Тетрарх! Тетрарх!

1982,1983,1984.

Я шёл, громадный вздох в груди тая,
ночь, грудь и кровь оставил на постели —
под небо зла заря меня вела.

Расшевелил я ржавые весны качели,
и заскрипела осень, как зола,
и цепи скользкие в ушах висели,

язык мой заработал, как звезда,
там в пасти черная прохлада рая,
молилась здесь спинная худоба.

В реке сознания рука, качая
звезду и крест – моих детей сердца,
дрожала плоская, к виску белея.

Он ногти обдирал – пространств отец,
мял, комкал ржавые весны качели
и зеленел от страха страх-самец.

Иерихон и кот-самец запели,
торчал в ветвях могучий небосвод,
присел дурак на старые качели,

коровы, мухи, люди, дети, скот
по мачте вверх ползли и хохотали,
орала мачта дерева им в рот,

внизу собаки белые стояли,
тартинка-женщина их гладила.
Упали ветви – женщину распяли.

Поднялся из травы и зашагал
я, плечи-крылья расправляя ночью,
леса шипели, звали из угла,

любил твои колени над луною,
тебя прибила к белому игла,
в меня сказала чужеродной речью.

Я замер от любви и холода,
мне показалась странной эта встреча.
Затих я от любви и холода.

1982,1983.

Блудливый крик воды и вьюги,
и пахнут хлябью волосы.
Нагнулась в детство, рыба влаги
змеилась с губ и в голосе.