Вера Полозкова - Осточерчение

Знаю, что ты скучаешь по мне, нахалке.
(Сам будешь вынимать из башки осколки).
Я узнаю тебя в каждой смешной футболке,
Каждой кривой ухмылке, игре-стрелялке;
Ты меня – в каждой третьей курносой тёлке,
Каждой второй язвительной перепалке;
Как твоя девочка, моет тебе тарелки?
Ставит с похмелья кружечку минералки?..

Правильно, Майки, это крутая сделка.
Если уж из меня не выходит толка.
Мы были странной парой – свинья-копилка
И молодая самка степного волка.
Майки, тебе и вправду нужна сиделка,
Узкая и бесстрастная, как иголка:
Резкая скулка, воинская закалка.

Я-то, как прежде, Майки, кручусь как белка
И о тебе планирую помнить долго.
Видимо, аж до самого
катафалка.

Барбара Грэйн благодарна своей болезни —
если б не она, то пришлось бы терзаться
сущими мелочами:
Думать о муже, которого только радио бесполезнее,
просыпаться, когда он кричит ночами;
Злиться на сыновей, их ухмылки волчьи, слова скабрезные,
если б не потребность в деньгах,
они бы её и вовсе не замечали.

А мигрень – лучше секса и алкоголя,
лучше шопинга, твою мать,
и поездки за город на природу:
Это пять часов ты блюёшь от боли,
с передышкой на пореветь, перестать дрожать,
лечь лицом в ледяную воду;
Лопаются линзы в глазах, струны подо лбом,
а затем отпускает тебя на волю,
и вот тут узнаёшь ты истинную свободу.

Потому что Барбаре сорок пять,
ничего не начнётся заново,
голова седая наполовину, не золотая.
Если в будущее глядеть, холодны глаза его,
её ноша давно сидит на ней, как влитая.
Но ей ведомо счастье – оно почти осязаемо, когда
смерть дважды в месяц жуёт тебя, не глотая.

Барбара глядит на себя из зеркала,
свет становится нестерпим, дёргается веко.
Через полчаса, думает она, всё уже померкло,
на поверхности ни предмета, ни звука, ни человека.
Только чистая боль, чтоб ты аж слова коверкала,
за четыре часа проходит четыре века.

А потом, говорит себе Барбара, после приступа,
когда кончится тьма сырая и чертовщина,
Я пойду напьюсь всего мира свежего, серебристого,
для меня только что налитого из кувшина,
И начну быть живая полно, живая пристально, так,
чтоб если любовь гора, моё сердце – её вершина.

Когда миссис Корстон встречает во сне
покойного сэра Корстона,
Она вскакивает, ищет тапочки в темноте,
не находит, чёрт с ними,
Прикрывает ладонью старушечьи веки чёрствые
И тихонько плачет, едва дыша.

Он до старости хохотал над её рассказами; он любил её.
Все его слова обладали для миссис Корстон
волшебной силою.
И теперь она думает, что приходит проведать милую
Его тучная обаятельная душа.

Он умел принимать её всю как есть: вот такую, разную
Иногда усталую, бесполезную,
Иногда нелепую, несуразную,
Бестолковую, нелюбезную,
Безотказную, нежелезную;
Если ты смеёшься, – он говорил, – я праздную,
Если ты горюешь – я соболезную.
Они ездили в Хэмпшир, любили виски и «Пти Шабли».
А потом его нарядили и погребли.

Миссис Корстон знает, что муж в раю, и не беспокоится.
Там его и найдёт, как станет сама покойницей.
Только что-то гнетёт её, между рёбер колется,
Стоит вспомнить про этот рай:

Иногда сэр Корстон видится ей с сигарой
и «Джонни Уокером»,
Очень пьяным, бессонным, злым, за воскресным покером.
«Задолжал, вероятно, мелким небесным брокерам.
Говорила же – не играй».

Тара Дьюли поёт под плеер («эй, мисс, потише вы!»)
Носит строгие туфли с джинсами арэнбишными,
Пишет сказки – чужим ли детям, в порядке бреда ли.
Танцевала в известной труппе, пока не вышибли.
Тара дружит со всеми своими бывшими
Так, как будто они ни разу её не предали.

Тара любит Шику. Шикинью чёрен, как антрацит.
Он красивый, как чёрт, кокетливый, как бразилец.
Все, кто видел, как он танцует, преобразились.
Тара смотрит, остервенело грызёт мизинец.
Шику улыбается, словно хищник, который сыт.

Когда поздней ночью Шикинью забросит в клуб
Божия карающая десница,
Когда там танцпол для него раздастся и потеснится,
Когда он, распаренный, залоснится
Каждым мускулом, станет жарок, глумлив, несносен,
И улыбка между лиловых дёсен,
Между розово-карих губ,
Диско грянет тяжёлой рокерской бас-гитарой,
Шику встретится вдруг эмалевым взглядом с Тарой,
Осознает, что просто так ему не уйти;
Им, конечно, потом окажется по пути,
Даже сыщется пару общих знакомых, общих
Тем; он запросто едет к ней, а она не ропщет,
(«я не увлекусь, я не увлекусь, я не увлекусь»);
Когда он окажется как египетский шёлк наощупь,
Как солёный миндаль на вкус, —