Вера Полозкова - Непоэмание

Писать бы на французском языке —
Но осень клонит к упрощённым формам,
Подкрадываясь сзади с хлороформом
На полосатом носовом платке.

Поэтом очень хочется не быть.
Ведь выдадут зарплату в понедельник —
Накупишь книг и будешь жить без денег.
И только думай, где их раздобыть.

Я многого не стала понимать.
Встречалась с N – он непривычно тощий.
Он говорит по телефону с тёщей
И странно: эта тёща мне не мать.

Друзья повырастали в деловых
Людей, весьма далёких от искусства.
Разъехались. И пакостное чувство,
Что не осталось никого в живых.

И осень начинается нытьём
И вообще противоречит нормам.
Но в воздухе запахло хлороформом,
А значит, долгожданным забытьём.

С таких войн, как ты, никогда не прийти назад.
Впрочем, знаешь, тебе не стоит об этом думать.
С цифровых моих фотографий и пыль не сдунуть.
И не надо; я обойдусь без имён и дат.

Как на вечный огонь придут на тебя смотреть —
Ты останешься от меня, когда я остыну.
Но пока я ещё иду, я прошла лишь треть,
Пока солнце лучистой плетью сечёт мне спину,

Пока я собираюсь к морю, но что с того —
Мне и там выводить стихи твои на обоях.
Я люблю тебя больше, чем ангелов и Самого,
И поэтому дальше теперь от тебя, чем от них обоих – [1]

Ещё дальше; пока саднит, пока голос дан,
Пока прочь бегу, но до пикселей помню лица,
И ещё – не забыть Спасителя в чемодан.
Чтоб нигде не переставать за тебя молиться.

Свиться струйкой водопроводной —
Двинуть к морю до холодов.
Я хочу быть такой свободной,
Чтобы не оставлять следов.

Наблюдая, как чем-то броским
Мажет выпуклый глаз заря,
Я хочу быть немного Бродским —
Ни единого слова зря.

«Все монеты – в море. Чтоб не пропить» —
И швыряют горстями из
Драных сумок деньги. И стало быть —
Вы приехали в Симеиз.

Два народа: семьи смешных мещан,
Что на море сварливят «Ляжь!»
И безумцы – бесятся сообща,
Убегают на голый пляж, —

Их глаза вращаются как шасси,
Заведённые ЛСД.
Я же пью свой кофе в «Дженнет кошеси»,
Что сварила моя Сайде.

Сумасшествием дышит ветер —
Честно, в городе карантин:
Здесь, наверное, каждый третий —
Из кустурицевых картин.

Всяк разморен и позитивен.
Джа здесь смотрит из каждых глаз —
По полтиннику мятых гривен
Стоит правильный ганджубас.

Улыбаются; в пляжных тапках
Покоряют отвесный склон.
И девицы в цветастых шапках
Стонут что-то про Бабилон.

Рынок, крытый лазурным небом —
И немыслимо пахнет всё:
Заглянуть сюда за тандырным хлебом —
И уйти навьюченной, как осёл.

Здесь кавказцы твердят всегда о
Том, что встречи хотят со мной.

У меня на плече иероглиф «Дао»,
Нарисованный чёрной хной.

Кроме нас и избранных – тех, кто с нами
Делит побережье и пьёт кагор,
Есть все те, кто дома – а там цунами,
И мы чуем спинами их укор.

Отче, скрась немного хотя бы часть им
Неисповедимых Твоих путей.
Ты здесь кормишь нас первосортным счастьем —
А на нашей родине жжёшь детей.

Море: в бурю почти как ртуть,
В штиль – как царская бирюза.
Я: медового цвета грудь
И сандалового – глаза.

Жить здесь. Нырять со скал на открытом ветре.
В гроты сбегать и пережидать грозу.
В плотный туман с седой головы Ай-Петри
Кутать худые плечи – как в органзу.

Долго смотреть, пока не начнёт смеркаться,
Как облака и камни играют в го.
А мужчины нужны для того, чтобы утыкаться
Им в ключичную ямку – больше ни для чего.

Кофе по-турецки, лимона долька,
Сулугуни и ветчина.
Никого не люблю – тех немногих только,
На которых обречена.

Там сейчас мурашками по проспекту
Гонит ветер добрых моих подруг.
И на первых партах строчат конспекты
По двенадцать пар загорелых рук.