Вера Полозкова - Непоэмание

Он стоит, и вокруг него площадь крутится, как волчок.
В голове вертолётик, в кабиночке дурачок
Месит мозги огромными лопастями.
«Вот где, значит, Господь накрыл меня колпаком,
Где-то, кажется, я читал уже о таком».
И горячий ком встаёт между челюстями.

«Вот как, значит, оно, башка гудит как чугун.
Квартирный хозяин жлоб, а начальник лгун,
Хвалит, хвалит, а самого зажимает адски;
У меня есть кот, он болеет ушным клещом,
А ещё я холост и некрёщен.
Как-то всё кончается по-дурацки.

Не поговорили с тех пор, отец на меня сердит.
А ещё я выплачиваю кредит,
А ещё племянник, теперь мне вровень».
И тут площадь, щелчком, вращаться перестаёт.
Дурачина глушит свой вертолёт.
И когда под лёгкими сходит лёд —
Он немного
даже
разочарован.

Хвалю тебя, говорит, родная, за быстрый ум и весёлый
нрав.
За то, что ни разу не помянула, где был неправ.
За то, что все люди груз, а ты антиграв.
Что Бог живёт в тебе, и пускай пребывает здрав.

Хвалю, говорит, что не прибегаешь к бабьему шантажу,
За то, что поддержишь все, что ни предложу,
Что вся словно по заказу, по чертежу,
И даже сейчас не ревёшь белугой, что ухожу.

К такой, знаешь, тетё, всё лохмы белые по плечам.
К её, стало быть, пельменям да куличам.
Ворчит, ага, придирается к мелочам,
Ну хоть не кропает стишки дурацкие по ночам.

Я, говорит, устал до тебя расти из последних жил.
Ты чемодан с деньгами – и страшно рад, и не заслужил.
Вроде твоё, а всё хочешь зарыть, закутать, запрятать в
мох.
Такое бывает счастье, что знай ищи, где же тут подвох.

А то ведь ушла бы первой, а я б не выдержал, если так.
Уж лучше ты будешь светлый образ, а я мудак.
Таких же ведь нету, твой механизм мне непостижим.
А пока, говорит, еще по одной покурим
И так тихонечко полежим.

Что же ты, Вера, водишься с несогретыми,
Носишь их майки, пахнешь их сигаретами,
Чувствуешь их под кожей зимой и летом – и
Каждый памятный перелом.

Что же ты всё на черные дыры заришься,
На трясины, пустоши да пожарища,
Там тебе самой-то себя не жаль ещё,
Или, может быть, поделом?

Всей и любви, что пятьсот одна ветряная мельница,
И рубиться, и очень верить, что всё изменится;
Настоящие девочки уезжают в свои именьица
И не думают ни о ком.

И читают тебя, и ты дьявольски развлекаешь их.
Юбка в мелкую сборку, папеньки в управляющих,
И не надо пить болеутоляющих
С тёплым утренним молоком.

Ну а ты кто такая, Вера? Попса плакатная,
Голь перекатная,
Пыль силикатная,
Чья-то ухмылка неделикатная,
Кривоватая,
с холодком.

Такая ночью берёт тоска,
Как будто беда близка.
И стоит свет погасить в квартире —
Как в город группками по четыре
Заходят вражеские войска.

Так ночью эти дворы пусты,
Что слышно за три версты, —
Чуть обнажив голубые дёсны,
Рычит земля на чужих как пёс, но
Сдаёт безропотно блокпосты.

Как в объектив набралось песка —
Действительность нерезка.
Шаг – и берут на крючок, как стерлядь,
И красной лазерной точкой сверлят
Кусочек кожи вокруг виска.

Идёшь в ларёк, просишь сигарет.
И думаешь – что за бред.
Ну да, безлюдно, к утру туманней,
Но я же главный противник маний,
Я сам себе причиняю вред.

Под бок придёшь к ней, забыв стрельбу.
Прильнёшь, закусив губу.
Лицом к себе повернёшь – и разом
В тебя уставится третьим глазом
Дыра, чернеющая на лбу.

Без году неделя, мой свет, двадцать две смс назад мы ещё не спали, сорок – даже не думали, а итог – вот оно и палево, мы в опале, и слепой не видит, как мы попали и какой в груди у нас кипяток.

Губы болят, потому что ты весь колючий; больше нет ни моих друзей, ни твоей жены; всякий скажет, насколько это тяжёлый случай и как сильно ткани поражены.

Израильтянин и палестинец, и соль и перец, слюна горька; август-гардеробщик зажал в горсти нас, в ладони влажной, два номерка; время шальных бессонниц, дрянных гостиниц, заговорщицкого жаргона и юморка; два щенка, что, колечком свернувшись, спят на изумрудной траве, сомлев от жары уже; всё, что до – сплошные слепые пятна, я потом отрежу при монтаже.