Вера Полозкова - Непоэмание

Схватить этот мир, взболтать, заглотать винтом,
Почувствовать, как лавина втекает ртом, —
Ликующая, осенняя, огневая;

Октябрь таков – спасибо ему на том —
А Тот, Кто уже придумал мое «потом», —
Коснулся щекой спины моего трамвая.

Вера любит корчить буку,
Деньги, листья пожелтей,
Вера любит пить самбуку,
Целоваться и детей,
Вера любит спать подольше,
Любит локти класть на стол,
Но всего на свете больше
Вера любит проебол.

Предлагали Вере с жаром
Политическим пиаром
Заниматься, как назло —
За безумное бабло.
Только дело не пошло —
Стало Вере западло.

Предлагали Вере песен
Написать, и даже арий,
Заказали ей сценарий,
Перед нею разостлав
Горизонты, много глав
Для романа попросили —
Прямо бросились стремглав,
Льстили, в офис пригласили —
Вера говорит «Всё в силе!»
И живёт себе, как граф,
Дрыхнет сутками, не парясь,
Не ударив пальцем палец.

Перспективы роста – хлеще!
Встречу, сессию, тетрадь —
Удивительные вещи
Вера может проебать!

Вера локти искусала
И утратила покой.
Ведь сама она не знала,
Что талантище такой.

Прямо вот души не чает
В Вере мыслящий народ:
Все, что ей ни поручают —
Непременно проёбет!

С блеском, хоть и молодая
И здоровая вполне,
Тихо, не надоедая
Ни подругам, ни родне!

Трав не курит, водк не глушит,
Исполнительная клуша
Белым днём, одной ногой —
Все проёбывает лучше,
Чем специалист какой!

Вере голодно и голо.
Что обиднее всего:
Вера кроме проебола
Не умеет ничего.

В локоть уронивши нос,
Плачет Вера-виртуоз.

«Вот какое я говно!» —
Думает она давно
Дома, в парке и в кино.

Раз заходит к Вере в сквер
Юный Костя-пионер
И так молвит нежно:
– Вер, —
Ей рукавчик теребя,
– Не грусти, убей себя.

Хочешь, я достану, Вер,
Смит-и-вессон револьвер?
Хочешь вот, верёвки эти?
Или мыло? Или нож?
А не то ведь всё на свете
Всё на свете
Проебёшь!

Я обещала курить к октябрю – и вот
Ночь мокрым носом тычется мне в живот,
Смотрит глазами, влажными от огней,
Джаз сигаретным дымом струится в ней,
И всё дожить не чаешь – а чёрта с два:
Где-то в апреле только вздремнёшь едва —
Осень.
И ты в ней – как никогда, жива.

Где-то в апреле выдохнешься, устанешь,
Снимешь тебя, сдерёшь, через плечи стянешь,
Скомкаешь в угол – а к октябрю опять:
Кроме тебя и нечего надевать.

Мысли уйдут под стёкла и станут вновь
Бабочками, наколотыми на бровь
Вскинутую твою – не выдернешь, не ослабишь.

Замкнутый круг, так было, ты помнишь – как бишь? —
Каждый день хоронить любовь —
Это просто не хватит кладбищ.
Так вот и я здесь, спрятанная под рамы,
Угол урбанистической панорамы,
(Друг называл меня Королевой Драмы)
В сутки теряю целые килограммы
Строк – прямо вот выплёскиваю на лист;
Руки пусты, беспомощны, нерадивы;
Летом здорова, осенью – рецидивы;
Осень – рецидивист.

Как ты там, солнце, с кем ты там, воздух тёпел,
Много ли думал, видел, не всё ли пропил,
Сыплется ли к ногам твоим терпкий пепел,
Вьётся у губ, щекочет тебе ноздрю?
Сыплется? – ну так вот, это я курю,
Прямо под джаз, в такт этому октябрю,
Фильтром сжигая пальцы себе, – uh, damn it! —
Вот, я курю,
Люблю тебя,
Говорю —
И ни черта не знаю,
Что с этим делать.

Давай будет так: нас просто разъединят,
Вот как при междугородних переговорах —
И я перестану знать, что ты шепчешь над
Её правым ухом, гладя пушистый ворох
Волос её; слушать радостных чертенят
Твоих беспокойных мыслей, и каждый шорох
Вокруг тебя узнавать: вот ключи звенят,
Вот пальцы ерошат челку, вот ветер в шторах
Запутался; вот сигнал sms, вот снят
Блок кнопок; скрипит паркет, но шаги легки,
Щелчок зажигалки, выдох – и всё, гудки.

И я постою в кабине, пока в виске
Не стихнет пальба невидимых эскадрилий.
Счастливая, словно старый полковник Фрилей,
Который и умер – с трубкой в одной руке.

Давай будет так: как будто прошло пять лет,
И мы обратились в чистеньких и дебелых
И стали не столь раскатисты в децибелах,
Но стоим уже по тысяче за билет;
Работаем, как нормальные пацаны,
Стрижём как с куста, башке не даём простою —
И я уже, в общем, знаю, чего я стою,
Плевать, что никто не даст мне такой цены.
Встречаемся, опрокидываем по три
Чилийского молодого полусухого,
И ты говоришь – горжусь тобой, Полозкова!
И – нет, ничего не дёргается внутри.