Вера Полозкова - Непоэмание

– В тот август ещё мы пили у парапета,
И ты в моей куртке – шутим, поём, дымим…
(Ты вряд ли узнал, что стал с этой ночи где-то
Героем моих истерик и пантомим);
Когда-нибудь мы действительно вспомним это —
И не поверится самим.

Давай чтоб вернули мне озорство и прыть,
Забрали бы всю сутулость и мягкотелость,
И чтобы меня совсем перестало крыть
И больше писать стихов тебе не хотелось;

Чтоб я не рыдала каждый припев, сипя,
Как крашеная певичка из ресторана.

Как славно, что ты сидишь сейчас у экрана
И думаешь,
Что читаешь
Не про себя.

Он вышел и дышит воздухом, просто ради
Бездомного ноября, что уткнулся где-то
В колени ему, и девочек в пёстрых шапках.
А я сижу в уголочке на балюстраде,
И сквозь пыльный купол милого факультета
Виднеются пятки Бога
В мохнатых тапках.

И нет никого. И так нежило внутри,
Как будто бы распахнули брюшную полость
И выстудили, разграбили беззаконно.
Он стягивает с футболки мой длинный волос,
Задумчиво вертит в пальцах секунды три,
Отводит ладонь и стряхивает с балкона.

И все наши дни, спрессованы и тверды,
Развешены в ряд, как вздёрнутые на рею.
Как нить янтаря: он тёмный, густой, осенний.
Я Дориан Грей, наверное – я старею
Каким-нибудь тихим сквериком у воды,
А зеркало не фиксирует изменений.

И всё позади, но под ободком ногтей,
В карманах, на донцах теплых ключичных ямок,
На сгибах локтей, изнанке ремней и лямок
Живет его запах – тлеет, как уголек.
Мы вычеркнуты из флаеров и программок,
У нас не случится отпуска и детей
Но – словно бинокль старый тебя отвлек —
Он близко – перевернешь – он уже далек.

Он вышел и дверь балконную притворил.
И сам притворился городом, снизив голос.
И что-то еще все теплится, льется, длится.
Ноябрь прибоем плещется у перил,
Размазывает огни, очертанья, лица —
И ловит спиной асфальтовой темный волос.

Я могу быть грубой – и неземной,
Чтобы дни – горячечны, ночи – кратки;
Чтобы провоцировать беспорядки;
Я умею в салки, слова и прятки,
Только ты не хочешь играть со мной.

Я могу за Стражу и Короля,
За Осла, Разбойницу, Трубадура, —
Но сижу и губы грызу, как дура,
И из слёзных желез – литература,
А в раскрасках – выжженная земля.

Не губи: в каком-нибудь ноябре
Я ещё смогу тебе пригодиться —
И живой, и мёртвой, как та водица —
Только ты не хочешь со мной водиться;
Без тебя не радостно во дворе.

Я могу тихонько спуститься с крыш,
Как лукавый, добрый Оле-Лукойе;
Как же мне оставить тебя в покое,
Если без меня ты совсем не спишь?
(Фрёкен Бок вздохнёт во сне: «Что такое?»
Ты хорошим мужем ей стал, Малыш.)

Я могу смириться и ждать, как Лис —
И зевать, и красный, как перец чили
Язычок вытягивать; не учили
Отвечать за тех, кого приручили?
Да, ты прав: мы сами не береглись.

Я ведь интересней несметных орд
Всех твоих игрушек; ты мной раскокал
Столько ваз, витрин и оконных стекол!
Ты ведь мне один Финист Ясный Сокол.
Или Финист Ясный Аэропорт.

Я найду, добуду – назначат казнь,
А я вывернусь, и сбегу, да и обвенчаюсь
С царской дочкой, а царь мне со своего плеча даст…

Лишь бы билась внутри, как пульс, нутряная чьятость.
Долгожданная, оглушительная твоязнь.

Я бы стала непобедимая, словно рать
Грозных роботов, даже тех, что в приставке “Денди”.
Мы летали бы над землёй – Питер Пэн и Венди.

Только ты, дурачок, не хочешь со мной играть.

Я не то чтобы много требую – сыр Дор Блю
Будет ужином; секс – любовью; а больно – съёжься.
Я не ведаю, чем закончится эта ложь вся;
Я не то чтоб уже серьёзно тебя люблю —
Но мне нравится почему-то, как ты смеёшься.

Я не то чтоб тебе жена, но вот где-то в шесть
Говори со мной под шипение сигаретки.
Чтоб я думала, что не зря к тебе – бунты редки —
Я катаюсь туда-сюда по зеленой ветке,
Словно она большой стриптизёрский шест.

Я не то чтобы ставлю всё – тут у нас не ралли,
Хотя зрелищности б завидовал даже Гиннесс.
Не встреваю, под нос не тычу свою богинность —
Но хочу, чтоб давали больше, чем забирали;
Чтобы радовали – в конце концов, не пора ли.
Нас так мало ещё, так робко – побереги нас.