Вера Полозкова - Непоэмание

И, как при натяженьи нити (мы будто шести струнный бас) – Вы вечерами мне звоните, когда я думаю о Вас. И там вздыхаете невольно и возмущаетесь смешно – и мне становится не больно, раскаянно и хорошо. Вы мой усталый анестетик, мой детский галлюциноген – спи, мой хороший, спи, мой светик, от Хельсинки и до Микен все спят, и ежики, и лоси, медведь, коричневый, как йод, спи-спи, никто тебя не бросил, никто об ванную не бьёт твою подругу; бранью скотской не кроет мальчика, как пёс, и денег у твоей Чуковской всенепременно будет воз; спи-спи, малыш, вся эта слякоть под землю теплую уйдёт, и мама перестанет плакать о том, что ты такой урод, и теребить набор иконок. Да чёрт, гори оно огнем —

Когда б не этот подоконник и семь поникших роз на нём.

Город носит в седой немытой башке гирлянды
И гундит недовольно, как пожилая шлюха,
Взгромоздившись на барный стул; и все шепчут: глянь
ты!
Мы идем к остановке утром, закутав глухо
Лица в воротники, как сонные дуэлянты.

Воздух пьётся абсентом – крут, обжигает ноздри
И не стоит ни цента нам, молодым легендам
(Рока?); Бог рассыпает едкий густой аргентум,
Мы идем к остановке, словно Пилат с Га-Ноцри,
Вдоль по лунной дороге, смешанной с реагентом.

Я хотела как лучше, правда: надумать наших
Общих шуток, кусать капризно тебя за палец,
Оставлять у твоей кровати следы от чашек,
Улыбаться, не вылезать из твоих рубашек,
Но мы как-то разбились.
Выронились.
Распались.

Нет, не так бы, не торопливо, не на бегу бы —
Чтоб не сдохнуть потом, от боли не помешаться.
Но ведь ты мне не оставляешь простого шанса,
И слова на таком абсенте вмерзают в губы
И беспомощно кровоточат и шелушатся.

Вот всё это: шоссе, клаксонная перебранка,
Беспечальность твоя, моя неживая злость,
Трогать столб остановки, словно земную ось,
Твоя куртка саднит на грязном снегу, как ранка, —
Мне потребуется два пива, поёт ДиФранко,
Чтобы вспомнить потом.
И пять – чтобы не пришлось.

Упругая,
Легконогая,
С картинками, без врагов —
Пологая
Мифология:
Пособие для богов.

Юное, тайное,
Упоительное,
Первым номером всех программ:
Посткоитальное
Успокоительное
Очень дорого: смерть за грамм.

Дикие
Многоликие,
Приевшиеся уже
Великие религии —
Загробное ПМЖ.

Дурная,
Односторонняя,
Огромная, на экран —
Смурная
Самоирония:
Лечебная соль для ран.

Пробные,
Тупые,
Удары внутри виска.
Утробная
Энтропия —

Тоска.
Глаз трагические
Круги —
Баблоделы; живые трупы.
Летаргические
Торги,
Разбивайтесь на таргет-группы.

Чугунная,
Перегонная,
Не выйти, не сойти —
Вагонная
Агония —
С последнего пути.

Мы вплываем друг другу в сны иногда – акулами,
Долгим боком, пучинным облаком, плавниками,
Донным мраком, лежащим на глубине веками,
Он таскает, как камни, мысли свои под скулами,
Перекатывает желваками,

Он вращает меня на пальце, как в колесе, в кольце —
Как жемчужину обволакивает моллюск,
Смотрит; взгляд рикошетит в заднего вида зеркальце,
На которое я молюсь;

Это зеркальце льёт квадратной гортанной полостью
Его блюзовое молчание, в альфа-ритме.
И я впитываю, вдыхаю, вбираю полностью
Всё, о чём он не говорит мне.

Его медную грусть, монету в зелёной патине,
Что на шее его, жетоном солдата-янки —
Эту девушку, что живёт в Марианской впадине
Его смуглой грудинной ямки.

Он ведь вовсе не мне готовится – сладок, тёпленек,
Приправляется, сервируется и несётся;
Я ловлю его ртом, как пёс, как сквозь ил утопленник
Ловит
Плавленое солнце.

Утро близится, тьма все едче,
Зябче; трещинка на губе.
Хочется позвонить себе
И услышать, как в глупом скетче:
– Как ты, детка? Так грустно, Боже!
– Здравствуйте, я автоответчик. Перезвоните позже.

Куда уж позже.

Я могу ведь совсем иначе: оборки-платьица,
Мысли-фантики, губки-бантики; ближе к массам.
Я умею; но мне совсем не за это платится.
А за то, чтобы я ходила наружу мясом.