Вера Полозкова - Непоэмание

От жути перед этой бездной, от этой истовой любви, от этой боли – пой, любезный, беспомощные связки рви; тяни, как шерсть, в чернильном мраке из сердца строки – ох, длинны!; стихом отплёвы вайся в драке как смесью крови и слюны; ошпаренный небытием ли, больной абсурдом ли всего – восстань, пророк, и виждь, и внемли, исполнись волею Его и, обходя моря и земли, сей всюду свет и торжество.

Ты не умрёшь: в заветной лире душа от тленья убежит. Черкнёт статейку в «Новом мире» какой-нибудь седой мужик, пере издастся старый сборник, устроят чтенья в ЦДЛ – и, стоя где-то в кущах гор них, ты будешь думать, что – задел; что достучался, разглядели, прочувствовали волшебство; и, может быть, на самом деле всё это стоило того.

Дай Бог труду, что нами начат, когда-нибудь найти своих, пусть все стихи хоть что-то значат лишь для того, кто создал их. Пусть это мы невроз лелеем, невроз всех тех, кто одинок; пусть пахнет супом, пылью, клеем наш гордый лавровый венок. Пусть да, мы дураки и дуры, и поделом нам, дуракам.

Но просто без клавиатуры безумно холодно рукам.

Погляди: моя реальность в петлях держится так хлипко —
Рухнет. Обхвачу колени, как поджатое шасси.
Милый мальчик, ты так весел, так светла твоя улыбка.
Не проси об этом счастье, ради Бога, не проси.

Дышишь мерно, пишешь мирно, всё пройдет, а ты боялась,
Скоро снова будет утро, птичка вон уже поёт;
А внутри скулит и воет обессилевшая ярость,
Коготком срывая мясо, словно маленький койот;

Словно мы и вовсе снились, не сбылись, не состоялись —
Ты усталый дальнобойщик, задремавший за рулём;
Словно в черепной коробке бдит угрюмый постоялец:
Оставайся, мальчик, с нами, будешь нашим королём.

Слушай, нам же приходилось вместе хохотать до колик,
Ты же был, тебя предъявят, если спросит контролёр?
Я тебя таскаю в венах, как похмельный тебяголик,
Всё ещё таскаю в венах. Осторожней, мой соколик.
У меня к тебе, как видишь, истерический фольклор.

Из внушительного списка саркастических отмазок
И увещеваний – больше не канает ничего.
Я грызу сухие губы, словно Митя Карамазов,
От участливых вопросов приходя в неистовство.

Ведь дыра же между ребер – ни задраить, ни заштопать.
Ласки ваши бьют навылет, молодцы-богатыри.
Тушь подмешивает в слезы злую угольную копоть.
Если так черно снаружи – представляешь, что внутри.

Мальчик, дальше, здесь не встретишь ни веселья, ни
сокровищ.
Но я вижу – ты смеёшься, эти взоры – два луча.

Ты уйдёшь, когда наешься.
Доломаешь. Обескровишь.
Сердце, словно медвежонка,
За собою
Волоча.

Дробишься, словно в капле луч.
Как кончики волос секутся —
Становишься колючей, куцей,
Собой щетинишься, как бутсой,
Зазубренной бородкой – ключ.

И расслоишься, как ногтей
Края; истаешь, обесценясь.
Когда совсем теряешь цельность —
Безумно хочется детей.

Чтоб вынес акушер рябой
Грудного Маленького Принца, —
Чтоб в нём опять соединиться
Со всей бесчисленной собой.

Чтоб тут же сделаться такой,
Какой мечталось – без синекдох,
Единой, а не в разных нектах;
Замкнуться; обрести покой.

Свыкаешься в какой-то миг
С печальной мудростью о том, как
Мы продолжаемся в потомках,
Когда подохнем в нас самих.

– Хорошо, говорю. Хорошо, говорю Ему, – Он бровями-тучами водит хмуро. – Ты не хочешь со мной водиться не потому, что обижен, а потому, что я просто дура. Залегла в самом отвратительном грязном рву и живу в нем, и тщусь придумать ему эпитет. Потому что я бьюсь башкой, а потом реву, что мне боль но и все кругом меня ненавидят. Потому что я сею муку, печаль, вражду, слишком поздно это осознавая. Потому что я мало делаю, много жду, нетрудолюбива как таковая; громко плачусь, что не наследую капитал, на людей с деньгами смотрю сердито. Потому что Ты мне всего очень много дал, мне давно пора отдавать кредиты, но от этой мысли я ощетиниваюсь, как ёж, и трясу кулаком – совсем от Тебя уйду, мол!..