Андрей Грицман - Вариации на тему. Избранные стихотворения и поэмы

Жить хочется, но говорят,
что в мире есть такая карма,
которую и «Солнцедаром»
с бычком в томате не пронять.

Не спится мне, такие сссуки,
пиши-пиши, им невдомёк,
и замыкается виток
почти смертельной подоплёки.

Но в мире есть такие области:
шумерская или скифская,
и склифосовская-ямская,
где на костях последней доблести
стоят колонны из песка.

А мы, на волосок от смерти,
себе находим оправданье,
мы не рабы, но наши дети
с дежурным пионерским пеньем
поганки ищут утром ранним.

В тумане пригородный поезд
везёт похмельных грибников,
малыш уж отморозил пальчик —
и был таков.

Но – ищут пожарные, ищет милиция,
где бы им с ним бы распить на троих —
в мёрзлых витринах их тёплые лица и
в гулком дворе замороженный крик.

А он в прокуренном вагоне им
Кьеркегора продавал,
его весёлая обложка
старушек била наповал.

Подходя постепенно к далёкой черте,
ты вздыхаешь легко, покоряясь судьбе,
а куда ты уходишь, там нету имён,
только молча зияет оконный проём.

Нет ответа на эти вопросы,
только воет норд-ист, как в ведро,
вот ты, выкрашена купоросом,
замерзая, стоишь у метро.

Мы на улицу все, на дорогу,
на морозную ту благодать,
то учащиеся, то матросы,
слесаря, а то… твою мать.

Там проспектами в траурном марше
воронеют центурий шелка.
Хороша была девушка Саша,
хороша, но уж слишком легка.

Вот и выпьем стакан на плаву,
тот, гранёный, за русские косы,
а потом, закурив папиросу,
по-мужски помолчим на луну.

Ночь меняет рассвет на полслова,
мордой в студне наш дружеский стол.
Поздний поезд идет в Комарово,
в камышах застывает весло.

Поздний лес облысел, роща правая
шелестит на прощанье слова,
и какой барабанной Полтавою
обернулась любая Литва.

Что ж, у мутности рюмки бездонной
в том шашлычном дыму голубом
появляется в облаке банном
исчезающий образ Его.

Он молчит, да ему не до нас,
Днепр далек, он этим и чуден,
поцелуй высыхает Иудин
на поверхности гипсовых глаз.

До поры никому не понять,
что нам сделало это столетье:
игры в бисер в полуночном свете
на рассвете – другая игра.

Я обменял шекели на пиастры,
разделил канделябры на восемь.
Научился кашлять по-итальянски
(как Горький на Капри),
но так и не научился писать песен.

«Тахана Мерказит» смешалась с Термини [9] Тахана мерказит – главная автобусная станция в городах Израиля. Термини – центральный вокзал в Риме.
и с Казанским,
аравийский хамсин сдувает пену
с тополей на Пресне.
Когда о небе, я уже не понимаю,
речь идёт о каком глянце.
Да и вообще, больше не важно «как»,
только «если».

Например, если ты со мной —
это и есть дома.
Значит, и без меня Гудзон
листьями выстлан, как золотой чешуёй ножны.

Когда-то думали так:
чокнулись мыслями за чаем —
и на боковую.
А оказалось – дрожать на ветру насквозь
совсем не сложно.

Осторожно, двери закрываются, но ты
уже совершил поступок,
ступил в другую жизнь,
ты вечно ищешь
всё ту же нежность.
Кривится пространство, но правдиво время,
и оказывается, что любая комната безбрежна.

Когда-то казалось, что март всерьёз
струится вниз к переименованной площади,
книги говорят вслух, всё обещано
и друзья навечно.
Оказалось всё гораздо яснее и проще:
ничего нет, и ты наедине
со своим детством
и своей речью.

Следующая: Курская-кольцевая,
пересадка на Виа деи Сципиони и Бен Ехуда.
Много школьников, начало уроков,
конец года.
И блудный наш брат вместе с нами
через восемь минут сегодня утром
увидит обещанного пророка.

Следующая станция уже за схемой,
да и схема сама в наше время —
только символ веры.
Метрополитен похож на пещерный город,
где римляне сбили надписи над пещерами.