Леонид Латынин - Праздный дневник

Но сон идет, но сон светает,
И даль приблизила черты,
И постепенно смута тает,
В которой различима ты.

И гаснет прошлое устало,
И явь разбужена близка.
И тело черного металла
Дрожит в ознобе у виска.

Кому-то тернии любви,
Кому-то сон и пересуды.
А мне горячее «Аи» —
Мирское средство от простуды.

Витая свечка на столе.
Камин живет, дымя и плача.
Да снег летит на помеле,
Для мысли ничего не знача.

Страниц старинных желтизна,
И ветхость кожи переплета.
Мала домашняя казна
Для – в край желанный – перелета.

И что я делаю, скажи,
В расхожий век в предместье Вены…
В полкилометре до межи,
И вечности, и перемены.

Устав от праздного труда,
От царства страха и неволи,
Дурак отправился туда,
Где нет забот земной юдоли.

Внизу оставив облака,
На горы лез, срываясь с кручи,
И узнавали дурака
В лицо нахмуренные тучи.

И так он жил, вотще стремясь
Сквозь селы, версты и недели.
И исчезала с миром связь,
Что держит жизнь на самом деле.

И наконец финал дорог,
Граница государства рая.
Усталый странник изнемог
И задремал изнемогая.

И жалок был бродяги вид,
И жалок был образчик входа —
Земной расколотый гранит,
И скудная вокруг природа.

И стражники, намяв бока
И оголив худое тело,
Подняв, швырнули дурака
Туда, где плакало и пело.

Где вяз качался и скрипел,
Где всадник мчался по равнине,
И коростель коряво пел
В мирской и сумрачной пустыне,

Где шла привычная война,
Дымилось утлое жилище,
Плыла ущербная луна,
Лия свой свет на пепелище.

Война на бешеном Востоке.
До мировой подать рукой…
Как люди странны и жестоки
В своей юдоли роковой.

А за окном в живом пейзаже
Церквушки тонкие кресты,
Зима, распутица и даже
До счастья к югу три версты,

До голубого небосвода,
До моря мертвого вдали.
Меня хранила несвобода
От края жизни и земли.

От малых бед и прочих буден,
От безразличия времен.
И оставался неподсуден
Любой мой бесконечный сон,

Где столько раз душа убита,
Где столько раз воскресла вновь,
Где вечно плачет «Рио-Рита»
Про ненасытную любовь.

Уплываю от вашей погоды,
Улетаю от зябкого дня,
И вдогонку мелькнувшие годы
Осеняют надеждой меня.

Я у моря тяжелого встану
И оглохну от шума волны.
И, лицо подставляя туману,
Я дотронусь до мокрой луны.

Вытру слезы небесной подруги
И утешу, чем только могу.
Хорошо на Нероновом юге
Вспоминать безмятежно пургу,

Забывать о несбывшейся встрече,
О судьбе, превратившейся в быт,
И, конечно, что правнук Предтечи
Будет мертвым осколком убит.

Все равно, чем кончается это кино —
Кровью, свадьбой иль прочей забавой,
Я допью наконец не мирское вино
За какой-нибудь дальней заставой.

Без меня достреляют, доспят, допоют,
Без меня разберутся в небесной задаче,
Без меня дожуют и успех, и уют
Под штандартом греха и удачи.

Все равно мы с тобою в одном тупике
И с судьбою прижизненно квиты,
Словно туши мясные на ржавом крюке,
Будут души попарно прибиты.

Я давно заблудился в нездешнем лесу,
Раньше жизни, пустой и никчемной,
Так зачем и кому я упорно несу
Это бремя полуночью темной?

Чья-то гаснет звезда надо мной в небеси,
Тяжелее и ýже земная дорога.
И молитвы слова – «помоги и спаси» —
Не доходят, наверное, даже до Бога.

Молитва моя не доходит до Бога.
И вера моя истончилась давно,
Как будто до смерти осталось немного
В немом, и печальном, и странном кино.

В нем было начало, в нем были финалы,
Вина, дорожденье, заботы, дела,
Чего же, душа, ты так праздно устала,
Как будто напрасно чего-то ждала?

Поставим пластинку на диск граммофона —
Старинный романс о несчастной любви.
В нечаянном ритме церковного звона
И с дивным портретом твоим визави.

Колеблются свечи на фоне камина.
Голландского лика знакомый овал.
В окошке замерзшая в белом калина,
В хрустальном и красном – живой краснотал.