Леонид Латынин - Праздный дневник

И женщина, что только снится,
Живет со мной который век,
И как длинны ее ресницы
Вдоль сомкнутых смущеньем век.

На крыльях – свет, в руке – гвоздика,
В другой – весы наперевес.
Она родна и многолика,
С улыбкой тайной или без.

Ни признака среды и власти,
Следа, и воли, и стыда,
Больной, мирской, надсадной страсти,
Свободы гибельной следа.

Ирине Цой,
Борису Коваленко

А вечер такой молодой
И в самом небесном начале,
Как птица, летит над водой,
Минуя земные печали,

Мы только возникли из сна,
Мы только восстали из быта,
Природа нежна и лесна
И временем не убита.

Подай мне скорее свирель,
Верни позабытые звуки,
Разбуженный пьяный апрель
Возьмет нас в горячие руки

И кинет в ожившую тьму
Две жизни, две веры, два страха.
А все, что доступно уму,
Да будет добычею праха.

Этот мир, невесом и нелеп,
Открывается бранным ключом,
И живая неволя судеб
У него мельтешит за плечом.

Но уже никому не дано
Пировать на вселенском пиру,
Этот зáмок разрушен давно,
Только хлопает дверь на ветру.

На лугу, на юру, на волне
Дух пустынный и сеет, и жнет.
А ключи потерялись вовне,
Где никто отродясь не живет.

Выйду в ровную пьяную даль
Посреди забубенной страны,
Где блеснет ненароком эмаль
Ниже солнца и выше луны.

И погаснет, мертва и слепа,
И исчезнет в безликой глуши.
И покроется кровью – тропа —
Из сосуда разбитой души.

Как хорошо, что мы переродили
Своих детей и скудные поля,
И землю, что была в золе и иле,
Украсили дворцы и тополя,

Где скрипка Моцарта смеется или плачет
И шутит Бах сквозь гульбище музы#к,
Где слово ничего уже не значит,
Как позабытый временем язык.

А наши дети пробуют иные
Пути коммуникации на вкус.
Перебирая звуки неземные,
Какие знал и слышал Иисус.

Мы в немоте и любим, и лелеем,
И дышим, умирая, в немоте.
Словарь покрыт смолою и елеем
И замурован в мраморной плите.

Друг друга не жалеем и не слышим,
Живем вне страха Божьего суда.
И больше не читаем и не пишем,
И только вслух считаем иногда.

Испуганно и осторожно
Коснуться глухой струны.
Мне жаль, что опять тревожно
В пределах чужой войны.

На паперти нищий в хоре
Бормочет глухой напев.
Европа сползает в море,
Долги отдать не успев.

Глаза – то печаль, то жало.
Вера – то сталь, то воск.
Зачем-то земля рожала
То, что увидел Босх.

Солнце к закату ближе.
Звезды тонут в пруду.
Что я делал в Париже
В том сумасшедшем году?

Две с половиной встречи.
И вдребезги вся судьба.
Снег покрывает плечи
И бронзовый лоб раба.

Я иду себе по следу,
Что проложен до меня,
Не ищу в миру победу,
О себе иное мня.

Вот гора, за ней – равнина,
Поле, за пóлем – вода.
Праздной жизни половина
Мне не снится никогда.

То историю тачаю,
То над вымыслом сижу.
Ни за что не отвечаю,
Никого я не сужу.

И к посаженным на царство
Больше в гости ни ногой.
Я – другое государство,
С конституцией другой.

Только вера и работа
И за совесть, и за страх.
Да еще в придачу нота
В незатейливых руках.

Полудолг, полурасплата
Полуслезы – видит Бог —
За любимую, за брата —
Всех, кого не уберег.

Брезжит звук, метет поземка,
Ледяна в уклон лыжня.
Светит месяц тонко-тонко
На тебя и на меня.

Лес затих, умолкли птицы.
Ночь нежна и холодна,
Хорошо, что нам не спится
До рассвета от темна.

Где-то в сонной Галилее
Вздрогнет колокол едва,
И с ветвей в ответ в аллее
Облетят, кружась, слова —

О холмах Ершалаима,
О зиме и Костроме.
Пролетят куда-то мимо
И исчезнут в белой тьме.

Обозначив путь-дорогу,
Через да, а может – нет,
Снова к дому, слава Богу,
Где лампады слабый свет.

Куда судьба, качаясь, доведет
И где воткнется в бронзовую стену,
И чем закончит сказку идиот,
Вонзая шприц в измученную вену?