Леонид Латынин - Праздный дневник

Силуэтом отважно нарядным,
В небезумном широком плаще,
С чудным именем не ненаглядным
И таинственным взглядом ещé.

Возле церкви и около дома,
Что над садом минувшим навис,
Эта дама еще незнакома,
Еще смотрит насмешливо вниз,

Еще вид вопросительно боек,
Еще зрак нерастерянно слеп,
Ей не хватит любых неустоек
Оплатить наступающий хлеб,

Хлеб надежды, покоя, тревоги,
Безрассудного сбоя судьбы
И нелепой по сути дороги
Из отваги веселой в рабы.

Стой, мой друг, предо мной на морозе,
Шарф пушистый перстом теребя,
Все сегодня почившие в Бозе
Провожают в бессмертье тебя.

Алле Латыниной

Как ранено, тревожно и уснуло,
Как тяжело, как ласково на дне
Бумажного короткого баула
На кожаном и вытертом ремне.

Хозяин мой, довольный и богатый,
С исправленною линией бедра,
Несет меня, ни в чем не виноватый,
Покуда не исчерпана игра —

В добро и зло, разлуки и невстречи,
В туманный день, в непрожитые сны,
В упругий слог замысловатой речи
Потусторонней, но моей страны.

О, как ему я стану благодарен,
Когда баул забросит в облака,
И я очнусь, пространствами ударен,
На целый миг просторней, чем века.

Шершаво мне с тобой и неуютно,
Еще вполне забавно и светло,
Невечно, но, конечно, неминутно
Смотреть невдаль сквозь желтое стекло.

Мы вытекли вчера из преисподней
Ивановского тесного мирка
И вот, рабы и неучи Господни,
Течем туда, куда влечет река, —

В неновый мир со смертью и распадом,
В нестарый свет с надеждой и вином,
Домашним, в клетку, но уютным адом
И черным псом под крашеным окном,

Котом печальным с мордой страстотерпца,
Свечой и фейерверком на ветру
И черногорской музычкою Герца,
Лабающего простенько муру.

Крутя наш танец незамысловатый,
Огней бенгальских кружевом кропя,
Тот наш мирок, до жути некрылатый,
Я не забуду лишь из-за тебя.

Скрипит вагон по ржавому железу,
Грызун внизу созвездие грызет,
Где я-бемоль усердно ты-диезу
В подпеве разевает влажный рот.

Дорога далека и непролазна,
Но каждый столб кончается звездой,
И даль в снегу мутна и безобразна,
Поглощена раздумьем и ездой.

И маячок усталый арлекина,
Фонариком мигающим зажжен,
И два куска зеленых кринолина
Прекраснейшей из жен

Мне светят так, что запотели очи
И жар в груди колеблется едва,
Как прошлым веком в незеленом Сочи,
Когда кружилась кругом голова.

Когда я пел, а ты меня любила,
Когда я звал, а ты меня ждала,
И два крыла простертых Гавриила,
Те два крыла…

Евгению Витковскому

Немертвый снег, немертвая трава,
Ворона на вершине старой ели,
И плавает высоко голова
На вытянутом в бесконечность теле.

Канун луны в кануне Рождества,
«Сочельник» называемый в народе,
Когда не вопреки законам естества
Все умирает медленно в природе.

Когда на круг ударом о стеллаж,
Моя душа упавшего не слышит,
А, в душу взяв роскошный карандаш,
Нездешним сном волнуется и дышит.

Когда во тьму дороги никуда
Я радуюсь минувшему безбожно
И в такт минуте булькает вода
В святом колодце в полночь осторожно.

М. Масейко

Остров мой необитаем
И за жизнь необходим.
Что с того, что мы растаем,
Словно в небе легкий дым.

Остров мой такого роста
И в длину, и в ширину —
Шире узкого погоста,
Выше взгляда на луну.

И еще совсем немного
Преимущества запас —
Где-то вне души и Бога
Светит месяц мимо нас.

Скачет заяц, стонет вьюга,
Пыль дорожная тепла,
И летят вдоль неба с юга
Два разрозненных крыла.

А меж ними, Боже правый, —
То ли я, а то ли мы,
Словно тени над державой,
Выплывающей из тьмы.

Купить диван, к нему построить дом,
Найти предлог и выпасть из окна,
И бедный век, великий эконом,
Покажется неярким, как луна.