Сергей Соколкин - Соколиная книга

В ночной сумятице,
средь прочих,
еще иллюзии пасутся…
Рояль – угрюмый переводчик
моего в тебе отсутствия.

…Словно сердце твое подслушиваю
или в душу влезаю вором,
и тоска на башку обрушивается,
как с веток дохлые вороны.

Наверно, все болели гриппом
и вот такой же хриплой грустью…
Твое лицо страдает – гримом,
мое – до хруста…

И почему-то так неймется
вбежать к тебе,
расправив плечи,
бить по роялю – чем придется…
За то, что дождь,
за то, что вечер.

Метель из улицы —
твоими волосами.
Снег – в душу, словно милое вранье.
Бегу туда.
Просвет между домами —
там – в глубине двора —
лицо твое…

Ты злая, ты холодная, ты снежная.
Ты маленькая, добрая и нежная.
Все врет метель! Ты добрая.
Ты злая.
Ты равнодушная.
А впрочем, я не знаю.

Забыть тебя! Я выдержу – я си…
Такси…
Плевать на все!
Такси, такси!

Выдергиваю дверцу из машины,
запалом сигаретку машинально.
«Поехали!» —
пока я не взорвался,
пока не передумал,
не остался.
«Куда везти?»
К сидению прирос.
«Куда везти-то, а?» —
«Что за вопрос?!
Конечно, к ней!

Туда, туда,
где в грубых вьюгах севера
совсем не помнит обо мне
очаровательная стерва.

К той, что не выбежит навстречу
и не всплакнет, когда уйду.
И даже не подставит плечи,
когда в бессилье упаду.

Которая меня погубит,
которую я погублю,
которая меня не любит,
которую я не люблю!..

Которую, остыв немного,
не пожелаю и врагу,
но не отдам ни злу, ни Богу.
Из-за которой все я вру…
В общем,
она самая земная,
самая мне нужная она». —

«Я не знаю, где живет такая…»

Вылез.
На дворе
стоит
весна.

Прошу, не требуй,
чтобы я твердил:
«Навек! Не разлюблю!».
Незначащие фразы
уже я говорил и был наказан
тем, что любовь свою не сохранил.

Я не хочу загадывать – люблю!
И трезво знаю цену чувству этому.
Люблю тебя сейчас
и вот поэтому
не обещаю,
что не разлюблю.

А ведь совсем необязательно
знать имя женщины любимой…
С влюбленных губ срывая зарево
той тайны, что неодолимо

рождает музыку,
подспудно
наружу рвясь души полетом.
И вот срывается посуда.
И вдребезги —
с хрустальной нотой!

С любимою, забившись в небо,
за первый поцелуй состариться.
Свою судьбу
рвануть за стебель,
чтоб в искушеньях не раскаяться,

чтобы желаньем моментальным
все объяснять,
не разломить зубами тайны
и музыки не расплескать,

чтоб, имя на губах почуя,
взахлеб над счастьем
замолчать…
Его – как женщину чужую —
случайной встречею назвать.

С тобой ко мне приходит осень
в косых разводах журавлей.
И мы летим в густую просинь
сырых разлапистых ветвей.

И то не листья,
облетая, —
а годы хлещут по щекам…
Свою любовь оберегая,
влюбленными не выжить нам

там, где к бессмертию в нагрузку
природой заготовлен впрок —
с тоской рябиновой вприкуску
сирени горестный глоток.

А бабы какие любили его,
как взоры прохожих рыдали!
Как он дорожил…
Как терял их легко.
А как грациозно его покидали…

Потом забывали
и падали в ночь.
И только во сне навещали,
за ручку любовь приводя,
словно дочь,
в пропахшей духами печали.

Он чад целовал и, не зная в лицо,
на памяти не экономил.
На сердце надел золотое кольцо.
Во сне их всех перезнакомил.

И так с этим свыкся,
что перезабыл
и запах волос, и вкус флирта.
И вдруг в темнотище проснулся
и взвыл:
– Кого же из них
я любил-то?..

Человек уходил из себя,
словно слезы
этих женщин,
растерянно глядя вокруг.
В переулке, споткнувшись о запах мимозы,
выронил сердце из рук.

И оно разбежалось стучаться и плакать
в наступившую память.
Забыв о толпе,
он случайную женщину,
взявши за локоть,
посадил вместо сердца, оторопев…

И, припомнив их всех, с кем расстался так
странно,
потянулся губами в пропавшую юность.
Женщин всех называл с грустной нежностью —
Анной…
Удивился и вздрогнул,
когда сердце вернулось.