Сергей Соколкин - Соколиная книга

К несчастью,
я люблю свою страну,
ведь я продукт своей эпохи.
Глоткой
меня не взять.
В окно смотрю.
И водку
размазываю пальцем по столу.

Народ спасется лишь в самосознании…
Как первые – Любовь и Страсть,
Россия – это состояние
души…
Оно ведь может и пропасть…

Словно кто их погнал взашей,
во мне гены заголосили…
И учусь теперь
русской душе —
неизбывной любви к России.

Своей совести я не врач,
но
обучаюсь любить втихомолку
даже здесь —
в коммуналке барачной,
выходящей окном на помойку

и церковку в убогих заборах…
На которых,
слезою полна,
душу Русь проливала в запоях,
прямо в небо пиша письмена…

И лежит на ладони землицы ком,
вековым прорастая колосом…
Да пашу в языке отеческом —
безлошадник —
пустую полосу…
Но ору,
лезу внутрь каждому
(раздает копейки юродивый):
«Люди,
мы не совсем изгажены,
люди,
правда, мы любим Родину?!

Правда,
мы бережем уже
в нас пульсирующую жилку…»
Я учу себя русской душе
и с тоскою
гляжу
на бутылку…

Родные пепелища,
без сомнения,
всего дороже нам издалека…
А я теперь
москвич по убеждениям,
и дым Отечества пускаю изо рта.

Андрею Алексееву

Горит костер безумной веры —
левее моего пути.
Кругом – заборы и барьеры, —
не отойти, не обойти.

Мой Дантов круг…
Барьеры гнутся,
но держат на себе судьбу…
Взошла царица революций
с звездой, пылающей во лбу.

Она стройна и безрассудна
(свихнусь с ума от этих ног…)
и мне вещает гласом судным:
«Иди же,
я теперь твой бог!»
Свободно и прозрачно тело…
Горит и гнется небосклон…

А мне тепло,
как в колыбели.
Я понимаю, это сон.
И я еще ребенок, мне ли…
Когда вот вырасту большой…
Но
комиссар в горящем шлеме
с крестом склонился надо мной.

Ю. В. Томашевскому

Из букваря
перед гибелью —
я – выходец на авось —
ладонь возлагаю на Библию,
сжимая в другой ржавый гвоздь.

– Мария, что сын твой наделал,
мечту отправляя в кредит?!
В наследство оставил нам тело,
проведав о том, что творит…

– Молитесь, терзайтесь
гостями
средь тех, кто Иуда иль Брут,
из душ выгребая горстями
извечную тягу к добру.

– Рубите отцовские корни!
И Русь, подобравши суму,
завыв так по-бабьи,
от крови
стопы омывала ему.

К стопам повернулись все реки,
все слезы, сомкнувшись в кольцо.
Могилы,
как Виевы веки,
отверзлись.
Узривши лицо,
покойники встали…

– Россия,
я сын твой,
великая мать!
В твоих небесах две Марии,
двум совестям не бывать!

На Конституцию встал я,
чтоб ближе был красный зенит…
Ленин,
распятый на «Капитале»,
меж глазами и солнцем летит.

Стыдно мне, что я в Бога верил,
Горько мне, что не верю теперь…
С. Есенин

Что-нибудь будет святое
И в нашей жизни с тобой…
С. Соколкин

Я сынище твой, матерь застоя,
твой ублюдок, твой червь испокон.
Как и ты, на крови я настоян
и мечтой застоялой вспоен.

С молотком и серпом по оврагам
строил путь я – на белой кости.
И Христа заколол красным флагом —
Он его отказался нести.

Я стихия рабочего класса.
Мой кулак словно символ труда.
Даже небо я выкрасил красным,
чтоб не очень тянуло – туда…

Вольно-живше-дышавшим по грамоте —
как на ложе прокрустов иных…
– Из избы, из души и из памяти
выноси «беспартейных» святых!..

Офицеров и интеллигентов —
к черту, к стенке, к ногтю!
Лабуда!
Оказалось, что страны есть где-то,
где по рекам – не кровь, а вода…

Приоткрылись тяжелые двери,
как с сивухи блюю, что ж терпеть?!
Стыдно мне,
что я в Ленина верил,
страшно мне,
что не верю теперь!

Страшно то, что я здесь на постое.
Дальше путь мне сужден —
по кресту.
Я не верю в твою перестройку,
ощущая свою пустоту.

Потому и скулю, и юродствую,
но по старой привычке —
потом
заливаю судьбу свою
жлобскую
не каким-нибудь – красным вином.