Расул Гамзатов - Суди меня по кодексу любви (стихи и поэма)

Я у открытого окна стою.
Я солнце в гости жду ежеминутно.
Целую руку близкую твою
За свежесть нерастраченного утра.
Несу к столу, к нетронутым листам,
И щебет птиц и ликованье радуг...
Бывало, мать, пока отец не встал,
Все приводила на столе в порядок.
Боясь вспугнуть его черновики,
Чернила осторожно пополняла.
Отец входил и надевал очки.
Писал стихи.
И тишина стояла.
На оклик: "Мать!" - поспешно шла она,
Чтобы принять родившиеся строки.
И снова наступала тишина,
В ней лишь перо пришептывало строго.
Все тот же стол, и тишина вокруг
Здесь время ничего не изменило.
И добрая забота близких рук
Вновь не дает пересыхать чернилам.
Мне руки говорят;
"Пиши, поэт!
Пусть песня никогда не оборвется,
Пусть наступает каждый день рассвет,
И мысль всегда рождается, как солнце!"
И я пишу, пока писать могу,
И рано смерти многоточье ставить.
Но, словно след на тающем снегу,
Должна и жизнь когда-нибудь растаять.
Но песня не прервется и тогда,
Когда успею сотни раз истлеть я.
Она придет в грядущие года
Тревожным днем двадцатого столетья.
Потомки, позабывшие меня!
Отцов перерастающие дети!
Целуйте, низко голову склоня,
Как жизнь саму, родные руки эти!

Поднимается в горы луна на арбе,
И туманом ее покрывается лик.
Кличет верного зятя и сына к себе,
Задыхаясь от гнева, почтенный старик.
- О жене твоей, зять, о сестре твоей, сын,
Слух недобрый ползет по соседним дворам.
И позор моих нынче коснулся седин,
Знать должны вы, что в этом повинна Марьям.
Непутевая дочь мне призналась сама,
Не скрывая в греховном бесстыдстве того,
Что от песен Махмуда она без ума,
И не только от сладостных песен его.
Над любым в этом доме лишь я властелин,
Пусть два острых кинжала покинут ножны.
Ты жену свою, зять, ты сестру свою, сын,
Порешить моей волей, не дрогнув, должны.
Отвечал ему сын:
- Будь спокоен, отец,
Я кинжалом смертельный удар нанесу.
И позору немедля наступит конец,
Лишь безгласное тело исчезнет в Койсу.
- Ты спокоен будь тесть,
отвечал ему зять,
Высока над ощеренной бездной скала,
Если вниз полететь, то костей не собрать,
И не птица Марьям, чтоб раскинуть крыла...
Каждый камень был черен, как будто агат,
По ущелью все дальше в полуночной мгле
Вел жену свою муж,
вел сестру свою брат
К одинокой, высокой, жестокой скале.
Устремила Марьям опечаленный взгляд
В ту из белых сторон, где заходит луна.
И спросил ее муж, и спросил ее брат,
Не желает сказать ли что-либо она.
- Ты пред смертью стоишь на последнем краю,
Что последним желанием будет твоим?
- Вы позвольте, я песню Махмуда спою,
Больше жизни который был мною любим.
И дозвольте прочесть еще строки письма,
Их прислал мой возлюбленный с дальних Карпат.
Что от страсти к нему я давно без ума,
Ты прости меня, муж, ты прости меня, брат.
Муж сказал:
- Можешь спеть, потерявшая честь,
Пусть в гробу возвратится твой милый назад!
Брат добавил:
- Письмо его можешь прочесть,
Пусть зароют Махмуда на склоне Карпат!
Став над бездной, сняла перед ними чахто *,
Пали волосы на плечи мягкой волной,
Жаль, далек ты, Махмуд, не оценит никто,
Что темней ее волосы черни ночной.
Ворот душного платья рванула она,
Так что брызнули пуговки каплями слез.
Обнаженные груди, светлей, чем луна,
Рядом, вздрогнувший вдруг,
озарили утес.
И запела Марьям.
По вершинам, как лань,
Ее голос летел, растопив облака.
Полоскавшая пропасти гулкой гортань,
Волны, будто коней, осадила река.
И с распахнутых в небе сторон четырех
Горы словно на главный сошлись джаамат **.
И горящего сердца пылающий вздох
С дагестанской земли долетел до Карпат.
А как стала читать она строки письма,
Что написаны ярче коралловых бус,
Исчезать начала караковая тьма,
И заря как разрезанный встала арбуз.
От безудержной страсти, любви и тоски
Не стыдилась Марьям белоснежных громад.
Выпал мужа кинжал из ослабшей руки,
И кинжал уронил очарованный брат.
О горящего сердца пылающий вздох,
Ты поныне летишь среди каменных скал.
И каких ни настало бы в мире эпох,
Пред тобою бессилен холодный кинжал.

Опять пленен...
Был мальчиком когда-то,
Пришла любовь и, розу оброня,
Открыла тайну своего адата
И сразу взрослым сделала меня.
Но гребням лет не в образе богини,
А женщиной из плоти и огня
Она ко мне является поныне
И превращает в мальчика меня.
Застенчивость, бесстыдство в ней
и трепет,
Вновь загораюсь я,
и оттого
Воображенье преклопенно лепит
Из женщины подлунной - божество,
Как глупость командира,
и не раз
Любовь была опасностью чревата,
Зато являла мужество солдата,
Что безрассудный выполнил приказ.
Она всегда похожа на сраженье,
В котором мы, казалось бы,
судьбой
Уже обречены на пораженье,
И вдруг - о чудо! - выиграли бой!
Она всегда похожа на сраженье,
В которое уверовали, но
Нежданно прибывает донесенье,
Что начисто проиграно оно.
И хоть любовь не сторонилась боли,
Она порою,
ран не бередя,
Была сладка, как сон под буркой в поле
Во время колыбельного дождя.
Я возраста достиг границы средней
И, ни на что не закрывая глаз,
Пишу стихи, как будто в миг последний,
И так влюбляюсь, словно в первый раз.