Иван Елагин - Собрание сочинений в 2-х томах. Т.2 - Стихотворения. Портрет мадмуазель Таржи

До самых седин всё тот же бред:
— А ну, гражданин, предъявите билет!

Каждым утром, только встаю,
Входит кондуктор в спальню мою,

И, охорашивая усы с сединой,
Кондуктор спрашивает билет проездной.

Как мёртвою хваткой, я сдавлен тоской,
Сбегу без оглядки на берег морской,

В блещущий, пляжевый, солнечный зной,
Только не спрашивай билет проездной!

…Куда ни поеду — как приставной —
Кондуктор по следу ходит за мной.

Когда-нибудь эту я кончу игру,
Как жил без билета, так и умру,

И тело бросят за вечной стеной,
И ангелы спросят билет проездной.

Очередной обидою
Непоправимо раненный,
Мучительно завидую
Монете отчеканенной.

Я отчеканен начерно!
Есть от чего расстроиться!
На мне не обозначено,
Какого я достоинства.

И я в большом унынии
Прикидываю тщательно:
Кружок я алюминия,
Медяшка? Или платина?

Эпоха — это складчина.
В ней каждый как монетина.
За что же мной заплачено?
Добро ли приобретено?

В грядущем из песчаника
Извергнутый раскопкою,
Я стану для жестяника
Какой-нибудь заклёпкою?

Или музейной ценностью
Я окажусь за давностью?
Так лучше кончить тленностью,
Забвенностью, бесславностью!

В затонах одиночества
Такие есть плавучести!..
Наверное, захочется
Совсем другой мне участи.

Выпрашивал я, кажется,
Себе судьбу отдельную —
Звенел с тревожной тяжестью
Струной виолончельною.

Мечта сулила лучшее.
Плохая, знать, провидица!
Блистательного случая
Как будто не предвидится.

При всем моем неверии
Я знаю, что я собранный
Не где-то на конвейере,
А выделки особенной!

Туман клубится
Над этажами.
Идут убийцы,
Блестя ножами.

Всё, может, даже —
Обман по сути.
Дома — миражи.
Миражи — люди.

И мы могильной
Летим пустыней
В автомобильной
Своей кабине.

Упорно старым
Гремим железом.
А тротуары —
Головорезам.

Бандит, старуху
Ножом истыкав,
Ушёл. Всё глухо.
Не слышно криков.

Звезды сиянье
На мёртвых рельсах.
Что марсиане
С твоим Уэльсом?!.

Россия под зубовный скрежет
Еще проходит обработку —
Опять кому-то глотку режут,
Кому-то затыкают глотку.

История не бьет баклуши,
В ней продолжают громоздиться
Перелицованные души.
И передушенные лица.

С перевала вновь на перевал
Без конца тащусь в каком-то трансе.
Я бы ноги ей переломал,
Этой самой Музе Дальних Странствий!

Мне б такую музу, чтоб была
Мудрой и спокойной домоседкой,
Чтоб сидела тихо у стола,
А в окно к ней клён стучался веткой.

Чтоб с порогом дома крепла связь,
Чтобы стен родных поила сила…
Мне б ту музу встретить, что, смеясь,
В гости к Карлу Ларсону ходила.

Рисовал он двор свой и забор,
Рисовал жену, детей, собаку,
Рисовал светло, наперекор
Всякому возвышенному мраку.

У меня есть тоже дом и сад
С вишнею, шиповником, сиренью.
Пусть они сейчас прошелестят,
Словно ветер, по стихотворенью.

Клён стоит почти что у дверей.
Я о нём хотел бы в строчке этой
Так сказать, чтоб шум его ветвей
Был услышан целою планетой.

Вон жена сидит наискосок,
Чистит подстаканники из меди.
Вон девятилетний мой сынок
Проезжает на велосипеде.

Я бы, написав десяток строк,
Времени остановил теченье,
Если б я по-ларсоновски мог
Сделать солнечное освещенье.

По узкому спуску, скрипя, дребезжа,
Сосед выезжает из гаража.

И вот он сейчас пропадёт за углом,
Как будто он канет в небесный пролом,

Как будто он рухнет куда-то в закат,
И листья сухие за ним полетят.

Казалось бы — рядом годами живём,
А разве я что-нибудь знаю о нём?

О чём он мечтает, вздыхает о чём
За тёмной стеною, увитой плющом?

Зачем он умчался за тот поворот,
Куда он столбы световые несёт?