Иван Елагин - Собрание сочинений в 2-х томах. Т.2 - Стихотворения. Портрет мадмуазель Таржи

Куда он поплыл между звёзд и ветвей
В кабине своей, в одиночке своей?

И я для него, верно, тоже не в счёт,
Хотя он при встрече рукой мне махнёт,

А если столкнут обстоятельства нас,
Он скажет незначащих несколько фраз.

И хоть мы живём во вселенной одной,
Но каждый рождён под своею звездой,

И между тобою и мною, сосед,
Мильон световых простирается лет,

Такая же даль между мной и тобой,
Как между моей и твоею звездой!..

Осталось ждать совсем немножко.
Загрохотавший самолёт
Сейчас на взлётную дорожку
Тяжеловато поползёт.

Мелькнет внизу реки аорта,
И ты по небу поплывёшь,
А голубь над аэропортом
Так архаически хорош!

А облака то мчатся ниже,
То вырастают по бокам,
И Бог, наверное, на лыжах
Идет по этим облакам.

Мы в самолете из бумажных кружек
Пьём кофе, заедая чем-то сдобным.
Мы в облаках ныряем неуклюжих
По пропастям и выступам сугробным.

Я слышу, как мои соседи слева
Судачат о законах пенсионных.
Ни на копейку не волнует небо
Людей, непоправимо приземлённых.

А я когда-то рвался в эмпиреи,
В загадочность заоблачного мира.
А может быть, они меня мудрее —
Вот эти два солидных пассажира.

Мне, может быть, пора уже смиренно
Приняться за моё земное дело
И позабыть о том, как вдохновенно
За самолётом облако летело.

А раз уж самолёт пришёлся к слову,
То если к самолету присмотреться,
Легко поверить Ильфу и Петрову,
Что это только транспортное средство.

Пора покончить с болтовней мистичной
И позабыть про вечные загадки,
А если думать, то о методичной,
Спокойной, своевременной посадке.

А рядом в блеске золотистых лезвий
Горит закат огромною иконой,
А я сижу такой смиренно-трезвый,
Такой погасший, скучный, умудренный.

Не говори про ангельский хорал
И про рыданье траурное клавиш.
Могила — нескончаемый провал.
Ты не поправишь, что не так сказал,
И что не так подумал — не поправишь, –
Тут больше ни убавишь, ни прибавишь!
Неважно у могильного колодца —
Покойник преуспел иль сплоховал.
Он без твоих упрёков обойдётся
И обойдётся без твоих похвал.

Я тоже устал от нелепицы всякой,
Живу, как амфибия, — жизнью двоякой.

Живу в настоящем, дремотно-заросшем
Как будто гигантской омелою — прошлым.

Меня ты увидел к окошку прильнувшим,
Ты видел, как я проплываю минувшим.

А если тебе улыбаться я стану,
То это я в фильме плыву по экрану.

А если в словах моих грусть иль весёлость,
То это на плёнку записанный голос.

Тут даже и тень моя тоже фальшива —
Неверная, лунная тень негатива.

А в нескольких метрах лимонно горящий
Качается в ветре фонарь настоящий.

И я на углу, на ночной остановке
Стою настоящий, нескладный, неловкий.

И я подымусь по ступеньке в автобус
И сяду, живущим сейчас уподобясь.

И в раму оконную вполоборота
Я вставлю себя, как вставляется фото.

Маршрут у автобуса этого странный, —
Повсюду наставила память капканы.

Меня ты увидел к окошку прильнувшим,
Ты видел, как я проплываю в минувшем.

Люди и зданья бросают меня
В тёмную воду вчерашнего дня.

На меня наплывает опять
Слов мерцающих столпотворенье.
Подмывает меня написать
Сумасшедшее стихотворенье.

Я качаюсь, как будто во сне.
А какое-то дикое слово
Поднялось, как дельфин на волне, —
И пропало, и выплыло снова.

Чемодан… чемодан… чемодан…
И меня пробирает до дрожи.
Для чего и зачем он мне дан —
Чемодан из сверкающей кожи?

Чтоб торжественно сесть в самолёт?
Чтоб явиться в гостиницу важно?
Свет гостиница люстрами льёт
Ослепительно, многоэтажно!

Или бред нескончаемый мой:
Будто я в обстоятельствах странных,
Будто я возвратился домой,
Чтоб забыть обо всех чемоданах.

Иль, быть может, всё это обман.
Просто не было слов настоящих,
И совсем это не чемодан,
А из досок сколоченный ящик.